Их отряду предстоит покончить с Шончан раз и навсегда, а еще лучше и с троллоками тоже. И Мэту придется участвовать во всей этой заварухе. И от этого никак не избавится. Если он попытается как-то отвертеться, проклятый та’верен швырнет его в самую гущу событий. Поэтому Мэт не собирался жалеть золота на то, что сможет сразить противника до того, как врагам удастся наделать дыр в его шкуре.

Алудра склонила голову и поджала розовые губки:

– И что же это за могущественный тип?

– Это должно остаться между нами. Об этом знают Том и Джуилин, Эгинин с Домоном, еще Айз Седай – Теслин и Джолин по крайней мере, Ванин и Краснорукие. Но больше никто. И я хочу, чтобы так и оставалось. – Кровь и пепел! И так уже набирается пропасть народу! Мэт дождался, когда женщина коротко кивнула. – Это Возрожденный Дракон. – Цвета взвились и, несмотря на сопротивление Мэта, сложились в образы Ранда и Лойала. Все совсем не так просто, как он думал.

– Ты знаком с Возрожденным Драконом? – недоверчиво протянула она.

– Мы выросли в одной деревне, – буркнул он, пытаясь прогнать безумствующие цвета. На этот раз им так и не удалось слиться в четкую картинку. – Если не веришь, спроси у Теслин и Джолин. Или у Тома. Но не рассказывай об этом никому. Это тайна, помнишь?

– Гильдия стала моей жизнью с тех пор, как я была несмышленой девчонкой. – Алудра чиркнула палочкой по одной из сторон коробочки, – на конце щепки вспыхнуло пламя! Запахло серой. – Теперь моя жизнь – это драконы. Драконы и месть Шончан. – Склонившись, она поднесла пылающую палочку к концу запального шнура, уходящего за ширму. Как только шнур загорелся, женщина помахала щепкой, чтобы загасить ее, а потом отбросила в сторону. Шипя и плюясь, пламя побежало вдоль шнура. – Мне кажется, я тебе верю, – она протянула Мэту свободную руку. – Когда ты соберешься уходить, я отправлюсь с тобой. И ты мне поможешь изготовить много драконов.

На секунду, когда Мэт сжал ее руку, ему показалось, что игральные кости в голове внезапно успокоились, но спустя один удар сердца, они снова пустились в пляс. Это все воображение. И все же соглашение с Алудрой может помочь Отряду, а быть может и самому Мэту Коутону. Правда, на это вряд ли можно надеяться. Ему все равно придется участвовать в этих битвах. И как бы хорошо ты ни планировал свои действия, как бы старательно ни тренировал солдат, все равно исход сражения решает удача. Даже для него. И эти драконы мало что изменят. Но разве до этого игральные кости стучали так же громко? Мэту казалось, что нет, но разве можно быть уверенным? Никогда раньше они не замедлялись, они либо останавливались, либо продолжали перекатываться. Должно быть, это все воображение.

Из-за тряпичной стены послышался гулкий взрыв, над ширмой взвился едкий дым. Мгновение спустя в темном небе над Рунниенской Переправой расцвел ночной цветок – огромный красно-зеленый светящийся шар. Позже он расцветал все снова и снова уже в сновидениях Мэта, – среди мчащихся друг на друга всадников и ломающихся копий этот шар раздирал на куски плоть, как фейерверк камень. В этих кошмарах Мэт пытался ловить смертоносные цветы руками, пытался остановить их, но они сыпались неиссякающим потоком на сотни боевых полей. И тогда Мэт плакал во сне, видя столько смертей и разрушений. И почему-то казалось, что стук игральных костей сменился смехом. Чужим смехом. Смехом Темного.

Утром следующего дня, когда солнце только-только начало свое путешествие по безоблачному небу, Мэт сидел на ступеньках своего зеленого фургона и аккуратно обстругивал острым ножом шест, предназначенный для создания двуреченского лука, – здесь нужна осторожность, можно даже сказать нежность: одно неловкое движение, и вся работа пойдет насмарку. Появились Эгинин и Домон. Странно, но оба они были одеты с особой тщательностью, в лучшее, что нашлось у каждого. Мэт оказался не единственным, кто приобрел в Джурадоре отрез ткани, но без денежных посулов, швеи не торопились дошить наряды для Домона и Эгинин. На голубоглазой шончанке было ярко-зеленое платье, лиф и рукава которого покрывали маленькие вышитые белые и желтые цветочки. Тонкий шарф, тоже весь в цветах, удерживал ее длинный черный парик. Домон выглядел несколько чудно: короткие волосы, иллианская бородка, выбритая верхняя губа, коричневый камзол, доведенный щеткой хоть до какого-то подобия опрятности. Парочка протиснулась мимо Мэта и поспешила прочь, не проронив ни слова. Мэт и думать забыл о них, пока через час эти двое не вернулись и не сообщили, что были в деревне, где Мать Дарвале их обвенчала.

У Мэта отвисла челюсть. Суровые черты лица Эгинин и пронзительный взгляд говорили отнюдь не о покладистом характере. Что же заставило Домона жениться на этой женщине? Это все равно, что на медведе жениться. Сообразив, что иллианец неодобрительно поглядывает на него, Мэт поспешно поднялся на ноги и, опираясь на шест, отвесил приличествующий случаю поклон:

– Мои поздравления, мастер Домон. Мои поздравления, госпожа Домон. Да осияет вас Свет. – А что еще он мог сказать?

Домон продолжал пристально смотреть на него, будто мог прочесть все мысли, а Эгинин фыркнула:

– Меня зовут Лильвин Бескорабельная, Коутон, – проговорила она, растягивая слова. – Это имя было дано мне при рождении и с этим именем я умру. И именно мое замечательное имя помогло мне принять то решение, которое мне стоило принять несколькими неделями раньше. – Сдвинув брови, она искоса взглянула на Домона. – Ты же понимаешь, почему я не могу взять твое имя, да, Байли?

– Конечно, девочка моя, – нежно ответил Домон, положив мощную руку ей на плечо, – пока ты моя жена, можешь носить любое имя, какое только тебе заблагорассудится, я приму тебя любой, ты же знаешь.

Эгинин улыбнулась и положила свою ладонь поверх его. Домон тоже заулыбался. Свет, но от этой парочки начинает подташнивать! Если женитьба заставляет мужчин так приторно улыбаться… Что ж, только не Мэта Коутона. Может, муж из него выйдет не лучше, но Мэт Коутон не станет вести себя, как полный придурок.

Именно поэтому Мэт переселился в палатку в зеленую полоску, принадлежавшую двум тощим братьям-доманийцам, которые пожирали огонь и глотали мечи. Даже Том признавал, что Балат и Абар – парни хорошие, тем более что они пользовались уважением всех артистов, отчего им всегда доставалось хорошее место на стоянке. Но их палатка стоила столько же, сколько целый фургон! Все знали, что у Мэта водятся деньги, и поэтому, когда он попытался сбавить цену, братья только принялись вздыхать, словно продают родной дом. Ну что делать, новоявленным жениху с невестой нужно уединяться, и Мэт был рад предоставить им это уединение, тем более что тогда и ему не придется терпеть их восторженные взгляды друг на друга. И кроме всего прочего, ему надоело спать на полу. В палатке у него была своя походная кровать – в любом случае, она куда мягче голых досок пола, – и он, и только он, спал на ней каждую ночь. И места тут у него стало побольше, чем в фургоне, даже после того как сюда были перенесены все его вещи и разложены по двум окованным медью сундукам. Теперь тут стоял личный умывальник, немного расшатанный стул с решетчатой спинкой, грубый табурет и стол, на котором как раз помещались тарелка с кружкой и пара весьма сносных латунных светильников. Сундук с золотом Мэт оставил в зеленом фургоне. Только слепой дурак решится ограбить Домона. И только сумасшедший станет обворовать Эгинин. Ну, или Лильвин, если она так настаивает, хотя Мэт все еще надеялся, что однажды она все-таки опомнится. Проведя первую ночь неподалеку от фургона Айз Седай, отчего медальон в форме лисьей головы ни на минуту не прекращал холодить грудь, Мэт распорядился перенести свое обиталище поближе к фургону Туон и проследил, чтобы Краснорукие возвели его прежде, чем кто-то начнет заявлять о своих правах на это место.