— Если я не пристрелил вашего русского в этом же кабинете, то лишь потому, что по-прежнему с искренним уважением отношусь к вашему брату. — Полковник решил в упор «не заметить» появления в их разговоре очень опасного действующего лица — командующего войсками СС.

— Напрасно вы так разволновались, господин штандартенфюрер, — попыталась угомонить его Хейди. — Устраивайтесь, у нас в санатории вы прекрасно отдохнете.

— Только из уважения к вашему брату! — просипел штандартенфюрер, решительно направляясь к двери. У него явно что-то не ладилось с гортанью. — Но и в этом случае я не позволю учить меня субординации русским, которых производят здесь в генеральские чины, вместо того чтобы производить в повешенные! — яростно прохрипел он, уже стоя в приемной.

А затем Власов отчетливо услышал, как, уже за дверью приемной, штандартенфюрер на последней ноте своей сиплости прошипел:

— Русише швайн!

Власов встретился взглядом с Хейди, но та повелительно покачала головой, дескать, не смей слышать этого. Хотя уже через несколько мгновений Марта вкрадчиво поддержала гестаповца:

— Вы совершенно правы, господин штандартенфюрер. Это возмутительно.

Но и в этом случае Власову не оставалось ничего иного, как сделать вид, что ничего особенного там, за дверью, не происходит. Зато Хейди не сдержалась:

— Наконец-то я уволю мерзавку, — покачала она запрокинутой головой. — Теперь это уже неотвратимо. Причем сделаю это с чистой совестью. Не из мести, из справедливости.

— Исключительно из справедливости, — согласился с ней Власов.

Усевшись рядом со Шторренном, Лилия придержала его руку, как раз в тот момент, когда он попытался включить зажигание.

— А вот теперь уже торопиться не надо.

Лилии показалось, что она слишком рано покинула этот особняк. Унтерштурмфюрер видела, что баронесса и два каких-то типа, очевидно, те же, что подслушивали их разговор, притаившись за спинами средневековых рыцарей, все еще стоят на ступенях у входа. И это заставляло ее подумать о том, а не задержаться ли? Может, даже стоит пригласить баронессу в машину?

«Не надейся, количество нолей в твоем счете в „Альпийском банке” уже не прибавится, — осадила себя Фройнштаг. — Поэтому сиди и не нервничай».

— Что-то случилось? — встревожился Гольвег. Усевшись позади Фройнштаг, он чуть приоткрыл дверцу и, пригнувшись, с пистолетом в руке, наблюдал за венграми. — Создается впечатление, что нам придется отходить отстреливаясь.

— В том-то и дело, что не случилось, — проворчала Лилия. — Да спрячьте вы свой дробовик, Гольвег. Никто не собирается преследовать нас.

— Не самоуспокаивайтесь, Фройнштаг. У меня предчувствие.

— Странно, никогда раньше оно не озаряло вас.

Теперь Фройнштаг уже почему-то ясно осознавала, что слишком поторопилась прервать беседу. Нужно было попытаться войти в доверие к этой двадцатисемилетней баронессе, выяснить кое-какие нюансы замыслов Салаши, поинтересоваться силами, что стоят за ним и на поддержку которых Юлиша рассчитывает в случае переворота.

«Но разве выведенная в записке сумма гонорара — еще не проявление доверия? — язвительно спросила себя унтерштурмфюрер. И тут же ответила: — А почему бы тебе не предположить, что это всего лишь бумажка? Отвлекающий маневр, проверка перед возможной вербовкой. И потом, ты забыла, что уже после того, как Юлиша вручила тебе эту бумажку с нолями, у нее в комнате зазвенел телефон, и тебе не известно, что этой бордельной политиканше пришлось выслушать, пока ты не спеша направлялась к своей машине».

Да, пожалуй, стоило еще пообщаться с баронессой, окончательно признала свою поспешность Фройнштаг. Вряд ли Салаши догадывается о том, что Скорцени уже получил приказ арестовать Хорти и увезти его в Берлин. Такое везение вождю нилашистов даже не снилось. Общая тенденция ему, понятное дело, известна. Как и мнение фюрера. Но детали, детали операции… Сейчас его интересует: что, когда, где…

Не владея подробностями нашего плана, он все еще выжидает удобного момента, который бы позволил ему организовать переворот. Не важно какой: конституционный, то есть с помощью парламента, или самый банальный, вооруженный. И в то же время опасается, что Хорти вот-вот нанесет упреждающий или ответный удар. И сделает это с такой же беспощадностью, как совершенно недавно сделал фюрер.

— Ладно, Шторренн, трогайте, — произнесла, наконец, Лилия. — Не будем торопить события. У нас еще появится возможность свидеться с баронессой.

— Уверен: она сама будет добиваться этого, — ответил Шторренн.

— Вы что, знакомы с ней?

— Да так…

— Это не ответ. Близко знакомы?

— Увы. Слишком уж ревнив этот ее дунайский мавр Салаши. И горлорезов у него до дьявола. Однако наслышан.

— Она что, действительно бонапартистка?

Шторренн с удивлением уставился на Фройнштаг, хотя в это время они проезжали перекресток.

— Ну, этого я не знаю. Мне и в голову не приходило выяснять такое. Если вы считаете, что женщину, которая намерена стать женой фюрера Венгрии, следует считать бонапартисткой, — тогда, несомненно. Совершенно очевидно, что Юлиана фон Шемберг слишком властолюбива, чтобы довольствоваться всего лишь родовым достоинством баронессы. Эта сделает все возможное, чтобы вначале ее Салаши стал фюрером, а затем и мужем. Добившись как минимум титула графа. Для нее это, судя по всему, важно.

— А что, баронесса настолько уверена, что «затем» все же последует? — уже чисто по-женски полюбопытствовала унтерштурмфюрер.

— В противном случае погубит его. Для того чтобы отомстить, она пойдет на все. Уверен, что и во главе партии «Скрещенные стрелы» Салаши оказался только благодаря ей.

— Но как объяснить тот факт, что до сих пор баронесса почему-то мало известна в высших германских кругах именно как «женщина Салаши»? Официально за ним числятся две другие любовницы. Куда менее влиятельные.

— А Шемберг и не считает себя любовницей предводителя нилашистов. Надеюсь, вы не намекали ей на этот статус? Подобные намеки обычно приводят баронессу в ярость.

— Кем же она мнит себя в таком случае? Может, вы ответите, Гольвег? — обратилась к оберштурмфюреру, не рассчитывая на то, что Шторренн в состоянии удовлетворить ее любопытство.

— Кем бы она ни приходилась Салаши, — ответил тот, — но если мы всерьез рассчитываем на него как на фюрера, эту австриячку придется убрать. А то еще чего доброго возомнит себя императрицей.

— Не возомнит, а станет ею, — уточнил Шторренн.

— Допускаете?

— Вполне.

— Но в таком случае это совершенно меняет дело. Кто же тогда она? Договаривайте, Шторренн.

Унтерштурмфюрер помолчал и, лишь свернув в какой-то темный переулок — он вообще старался избегать людных улиц, — произнес: