— Ты никогда не просила меня уехать из Санктуария, госпожа, — ответил он, качая головой. — Я уже не молод… Я слишком стар, чтобы учиться всему заново. Моя жизнь и так уже дважды кардинально менялась. Один раз, когда.., когда я впервые приехал в Санктуарии, и во второй — когда я стал твоим советником.

Я не смогу измениться еще раз. Я был таким проницательным и изворотливым здесь — но только потому, что знаю этот город, знаю людей, которые здесь живут. А среди нового, неизвестного…

В этот момент в комнату вошел сам принц Кадакитис.

— Я пришел присоединить свои поздравления к тем, что ты уже получил, Хаким. — О рукопожатиях не было и речи, но улыбался принц тепло и искренне.

— Ему не по душе назначение! — выпалила Бейса.

— О… — улыбка на лице принца угасла, он удивленно поднял брови, глядя на сказителя. — Я думал, ты воспримешь это как высокую честь, Хаким… Не говоря уже о том, насколько повысится твое положение в обществе.., и доходы…

— Мое место — в Санктуарии, — упрямо повторил Хаким. Отчаяние придало ему храбрости перед лицом королевской крови. — И, насколько я понял, вы сами подвергали сомнению мою пригодность для столь важного назначения.

— Вот видишь?! — Шупансея задохнулась от возмущения. — Я хотела наградить его за преданность, дать ему то, о чем многие не осмеливаются и мечтать, и вот чего я добилась! Какова благодарность!

— Ваше высочество… — начал было Хаким, но принц знаком велел ему замолчать.

— Я не сомневаюсь, что мы сейчас все обсудим и придем к согласию, — спокойно сказал принц. — Позволь мне переговорить с нашим новым посланником.

— Хорошо.

— Наедине, дорогая.

— Но… Пожалуйста!

Бейса вздернула подбородок и вышла, больше не сказав ни слова.

— Много воды утекло с тех пор, как мы впервые встретились, правда, сказитель? — сказал принц, делая вид, что внимательно разглядывает убранство комнаты.

— Да, ваше высочество.

Хакима настораживала предстоящая беседа наедине с властителем Санктуария, но он не мог не признать, что принц сильно изменился с того пыльного утра, когда он бросил несколько золотых монет бедному сказителю. Царственное лицо отметили знаки многих забот и печалей, которых не было прежде, в те дни, когда принц впервые появился в Санктуарии, но теперь Кадакитис говорил и двигался с такой уверенностью и скрытой силой, которых ему недоставало в те давние времена.

— Я действительно возражал против твоего назначения на этот пост, когда Шупансея впервые об этом заговорила, — признал принц. — Но, как следует поразмыслив, я, независимо от настояний моей леди, пришел к заключению, что ты просто прекрасно подходишь для этой должности… Более того, никто другой не справится с этим делом лучше тебя.

— Ваше высочество!..

Принц снова велел ему молчать.

— Подумай хорошенько, Хаким, — сказал принц, твердо глядя прямо в глаза сказителю. — Ты много лет был советником Бейсы Шупансеи, и теперь прекрасно знаешь обычаи и нрав бейсибцев и с плохой стороны, и с хорошей. Ты говоришь на их языке лучше всех небейсибцев, живущих в Санктуарии.

Принц помолчал, по его губам скользнула тень улыбки.

— Хотя у тебя и впрямь нет опыта работы посланником, но ты многие годы был сказителем и прекрасно умеешь без особых дипломатических уловок представить не правду или неприятную правду в благоприятном ключе, а то и вообще как удачное достижение. Все это говорит в твою пользу, но два других твоих качества перевешивают все — это честность и преданность.

Кадакитис быстро поднял руку, прерывая поток возражений, готовый сорваться с языка сказителя.

— Я знаю, вы, народ Санктуария, больше всего гордитесь своей ловкостью в мошенничестве и темных делишках.., что тоже как нельзя кстати придется тебе, как посланнику по торговым делам. И я ничуть не сомневаюсь, что ты не поморщившись заболтаешь кого-нибудь или перережешь чью-нибудь глотку, если решишь, что это нужно для дела. Так вот, в твоем нынешнем положении у тебя была масса возможностей предать Бейсу — по каким-нибудь личным мотивам или по принуждению, — но, насколько мне известно, ты ни одной из этих возможностей не воспользовался. И, по-моему, ты гораздо больше заслуживаешь доверия, чем многие из моих собственных советников, которых я сам и назначил. И, что еще более важно, ты, несомненно, очень любишь этот город. Твои чувства ко мне и даже к Шупансее могут измениться, но я не могу себе представить, чтобы ты сознательно сделал что-нибудь или позволил бы сделать что-нибудь, что пойдет во вред Санктуарию. И, как ни странно это звучит, я считаю, что, для того чтобы лучше всего послужить интересам Санктуария, тебе придется отсюда уехать. Ты станешь нашими глазами и ушами — нашим шпионом, если угодно — при дворе бейсибских правителей. Ну, что, сказитель, согласен ли ты сделать это ради меня.., или, лучше сказать, ради Санктуария?

* * *

Хаким скривился, уставившись в кружку с вином.

«Сделай это ради Санктуария!»

Если бы принцу пришлось оставить свои королевские обязанности, из него вышел бы изрядный мошенник, он сколотил бы огромное состояние, надувая простаков. На такой вопрос, заданный только для того, чтобы создать видимость свободы выбора, мог быть только один ответ. Хаким был настолько же волен выбирать, как кто-нибудь из зрителей на базарной площади, которые по своему выбору «заставляют» фокусника выбрать нужную карту — нужную для фокусника.

Ну конечно же, принц мог просто приказать ему — и тогда у Хакима был бы выбор: либо уехать из Санктуария с почетом, в качестве посланника по торговым делам, либо опять-таки покинуть Санктуарии — но тайком, как непокорный изгнанник, бегущий от гнева властителя. Но Кадакитис, как видно, научился ценить преимущества того, как подданные исполняют его приказы по доброй воле.., независимо от того, насколько добровольной будут эти изъявления «доброй воли».

Хаким отстраненно отметил противоречие в собственных умозаключениях, но, видно, принятая им изрядная порция вина уже возымела свое действие, так что он не особенно огорчился из-за этого.

— Можно присесть за твой столик, старик? Или ты слишком занят «приготовлениями» к поездке и не сможешь одарить меня парой слов, миллионы которых так щедро растрачиваешь на других?

Хаким уставился на пришельца в таком глубоком изумлении, что даже, как ни странно, не нашелся что сказать. Поскольку сказитель, похоже, не возражал, новоприбывший посетитель кабака отодвинул стул и уселся на край стола, похожий на огромную черную птицу, устроившуюся на коньке крыши.

— Джабал? — сумел наконец спросить сказитель, как будто не веря тому, что видят его собственные глаза. — Ты что… То есть разумно ли это?

Хаким беспокойно повел глазами, всматриваясь в полумрак таверны, но, похоже, никто не обратил особого внимания на мрачного посетителя, который пристроился за его столиком.