тек по моим венам. – Оук говорит медленно, словно язык не слушается его.

Вспоминаю слова Оука в ту ночь, когда его отравили «сладкой смертью». «Жаль, это был не румяный гриб».

– Как ты понял, что она подсыпала именно его? – спрашиваю я, опускаясь на колени рядом с Оуком. Я думаю о том, что совсем недавно его кровь была отравлена другим ядом.

– Я был в отчаянии, – с трудом проговаривает он. – Страшно боялся, что кто-то из вас… что ты… – Он осекся. Его глаза глядят в пустоту; губы шевелятся, но с них не срывается ни звука.

Я слежу за тем, как поднимается и опускается его грудь. Медленно, слишком медленно. Прижимаю пальцы к его взмокшему от пота лбу. От отчаяния мне кажется, что время несется и ползет одновременно.

Мне так тяжело думать, мысли будто проталкиваются сквозь туман ужаса. «Он знает, что делает, – убеждаю себя. – Он не глупец. Он не умирает. Он не мертв».

Тирнан поднимает взгляд на тени, которые движутся в окошке из бутылочного стекла высоко над нашими головами. В дом просачивается мягкий розоватый свет, и теперь я могу рассмотреть, что лицо рыцаря искажено тревогой.

Рассвет.

Тирнан толкает дверь. Она не открывается, хоть замка и не видно. Возможно, заперта на засов снаружи. И в доме, разумеется, нет настоящих окон, сквозь которые мог бы проникнуть свет и обратить Горгу в камень. Тирнан внезапно разгоняется и наваливается на дверь весом своего тела, но дверь снова не поддается.

– Это ее дом, а не тюрьма. Значит, что бы ни мешало нам выйти, это было принесено сюда специально, – говорю я, поднимаясь на ноги. Несмотря на окутывающий мысли туман, обдумываю, какие могут быть еще варианты. – Дверь открывается наружу. Она могла чем-то ее подпереть.

– И как это нам поможет? – огрызается Тирнан.

Я хмурюсь.

– Пожалуй, никак, потому что нужно просто снять дверь с петель.

Пару мгновений он молча смотрит на меня, а потом издает смешок, в котором слышны его отчаяние и паника.

– Я не переживу, что эту идею придумала ты.

Я, может быть, не знаю многих вещей, но о заточении мне известно больше кого бы то ни было.

Тирнан быстро раскручивает петли ножом, пока я заворачиваю Оука в слишком большое для него шерстяное одеяло. Поддавшись соблазну, откидываю упавшие ему на глаз бронзовые локоны. Когда прикасаюсь к нему, он вздрагивает.

«Видишь, – говорю я себе. – Он жив».

– Далеко мы его не унесем, – предупреждаю я Тирнана, хотя это очевидно.

Тирнан уже снял дверь с петель, и мы увидели, что снаружи ее подпирал огромный булыжник. Правда, камень скорее круглый, нежели квадратный, и между ним и дверным проемом остается немного пространства.

– Ты маленькая. Протиснись в щель и найди, куда можно положить Оука – телегу, сани, что угодно. Я пока попытаюсь вынести его наружу, – указывает мне Тирнан.

– Я быстро, – обещаю я и ныряю в проем между камнем и внешней стеной дома. Стараясь двигаться осторожно, залезаю на булыжник, и вот я уже на свободе.

Поселение троллей залито золотистым солнечным светом, и мне даже странно видеть его таким пустынным. Поскольку Горга является представительницей деревни, я предполагаю, что она богаче остальных, и решаю начать поиски с ее владений. Крадучись огибаю дом и оказываюсь на заднем дворе. На краю лужайки стоит небольшой сарай, выложенный из камня и глины. Открыв замок ножом, замечаю там сани и веревку.

Сани. Именно то, что нам нужно для Оука.

«С ним все будет хорошо. Он очнется вовремя, чтобы найти отца и выслушать ругательства Тирнана, а я…»

От мыслей о том, что я сделаю, когда очнется Оук, меня отвлекает запах гниения. На холоде он ощущается не так сильно, но я не сомневаюсь, что он исходит из сарая. Я обхожу сани, продвигаясь вглубь помещения. Источником смрада, похоже, является стоящий у дальней стены сундук.

Он не заперт, и, поддев крышку, я легко его открываю.

Внутри лежит одежда, оружие и другие припасы. Мечи. Стрелы. Все запачкано запекшейся кровью и потемнело от времени. Это вещи, принадлежавшие жертвам, которые когда-то шли через лес. У меня колотится сердце при мысли, что тут могла оказаться и моя одежда вместе с золотистой кольчугой Оука. Стиснув зубы, я засовываю руку в сундук и копаюсь в нем, пока не нахожу табард, похожий на те, что носили солдаты Мадока. Возможно, он когда-то принадлежал Лихорну, чью голову мы видели надетой на кол посреди заснеженного поля. Я нахожу и другую одежду, которая напоминает мне одеяния сокрытого народа, раньше служившего леди Ноури. На некоторых из моих находок виднеются брызги крови.

С отчаянно бьющимся сердцем смотрю на доказательства печальной участи, постигшей путников. Навалив одежду на сани, тяну их обратно к дому. Тирнан уже стоит на заснеженном дворе, а Оук опирается на него всем телом. Он производит впечатление гуляки, который отключился, перебрав вина.

– Нужно убираться отсюда, – шепчу я.

Застлав сани одеждой, мы укладываем на них Оука и привязываем его веревкой к каркасу. Тирнан тащит сани за собой, и мы начинаем медленно выбираться из поселения троллей, двигаясь так тихо, как только возможно.

Как только мы подходим к границе леса, я чувствую, что заклятье хочет направить меня по ложному пути, в самое сердце чащи. Но теперь, когда я знаю об этих чарах, им труднее мной управлять. Поэтому решаю идти первой, чтобы показывать Тирнану дорогу. Каждый шаг дается с трудом, словно я пробиваюсь сквозь туман, но мы все же достигаем окраины леса.

Я оглядываюсь и замечаю, что Тирнан застыл в нерешительности.

– Куда мы…

Вижу, как позади него Оук извивается на санях, натягивая удерживающую его веревку.

– Нам сюда. – Мне кажется, что мои ноги налились свинцом, но я заставляю себя схватить Тирнана за обтянутую перчаткой руку и тащу его за собой. Делаю шаг. Потом еще один. Наконец мы выходим на заснеженное поле, и дышать сразу становится легче. Я отпускаю руку Тирнана и присаживаюсь на корточки, хватая ртом воздух.

Оук уже успокоился и снова лежит на санях неподвижно.

– Что это было? – спрашивает Тирнан, дрожа всем телом. Он бросает взгляд на лес, потом на меня, словно последние несколько минут стерлись из его памяти.

– Заклятье, – отвечаю я. – Чем дальше отойдем от леса, тем лучше. Идем.

Мы двигаемся по снегу, отражающему солнечный свет.

Так проходит все утро. Через час Оук начинает что-то бормотать себе под нос. Мы останавливаемся и подходим к нему, но он по-прежнему не осознает, где находится.

– Моя