Олбани хотел вернуться к ее ложу, сидеть рядом, потому что знал: ее боли не так остры, когда он там. Он хотел взять ее руки – эти худые, прозрачные руки – и сказать ей: «Анна, они ничто, эти женщины… они удовлетворяют минутное желание… а потом наступает раскаяние. Но ты поймешь. Ты все знаешь… и никогда не упрекала меня».

«Святая Матерь Божья, как я устал от этой унылой страны! Как я жажду вернуться в Оверни, в комнату моей возлюбленной».

Как только Олбани отбыл на границу, Маргарита отправилась в Стирлинг. Она решила, что не станет жить отдельно от сына, и, если кто-то попытается чинить ей препоны, пусть используют силу.

Возмущение королевы герцогом все нарастало. Разве ему небезразлично, что она отвергла его притязания? «Для этого ловеласа сгодится любая женщина, – говорила она себе. – И я, королева, унизилась настолько, что показала ему, как много он для меня значит!»

Единственным способом победить эту телесную боль было оскорблять Олбани, твердить, что не уступит, пусть он хоть на коленях ее умоляет.

«Я ненавижу его! – повторяла она себе. – Пусть отправляется к своей Флеминг. Какая мне разница?»

Это было нелепо, и, не будь королеве так жаль себя, она могла бы посмеяться над тем, как глупо обманулась. Почему она не могла по-настоящему увлечь тех, кого желала, почему они изменяли ей? Есть ли вообще на свете верные мужчины? Может, все беды из-за того, что Маргарита выбирала мужчин, желанных для многих женщин? Яков, Ангус, Олбани! Королева признавала, что эти трое – самые привлекательные кавалеры Шотландии.

Какой бальзам проливал на раны Маргариты юный Яков, так хотевший ее видеть! «По крайней мере, – говорила она себе, – у меня любящий сын». Не меньше была взаимная привязанность и с дочерью Маргаритой. Дети отвечали ей любовью на любовь, хоть в этом королеве повезло.

Каждый раз, бывая с Яковом, она думала о брате Генрихе – тот все больше беспокоился, что у него нет сыновей, кроме одного незаконнорожденного. Бедный Генрих! Когда она думала о своих невзгодах, было так отрадно пожалеть еще более несчастного брата!

Маргарита вновь и вновь твердила сыну о своем недоверии к Олбани.

– Ну, дитя мое, – говорила она, – это совершенно неправильно, что вы, повелитель этого королевства, должны подчиняться своим подданным!

Яков внимательно слушал. Он устал от ограничений и стал понимать, что, если ты король, нельзя уступать чужой воле. Он жаждал получить то, что считал своим по праву. Подобная жизнь не для короля, вот и мать уверяла его в этом!

– Но будьте уверены, – заявляла Маргарита, – мы недолго станем терпеть такое положение!

Королева постоянно ощущала поблизости присутствие главного нарезчика короля и полагала, что Гарри Стюарт воспринимает ее особым образом. Поднимая глаза, она часто замечала, что молодой дворянин не сводит с нее взгляда, в котором смелость мешалась с почтительностью.

Маргарита стала ловить его взгляд, как это делал он, и чувствовала, что сердце начинает биться быстрее, когда этот Стюарт рядом. Иногда за едой их руки соприкасались, и королева могла бы поклясться, что это действовало на молодого человека так же сильно, как и на нее.

Однажды Маргарита сидела у короля, и Гарри Стюарт был среди придворных. Он оказался совсем рядом, и королева велела юноше сесть около нее.

Он исполнил приказание с большим проворством, причем сел гораздо ближе, чем следовало. Но Маргариту всегда привлекала его смелость.

– Ваше величество, я знаю, как вы беспокоитесь о короле, о том, что его содержат, как узника, – пробормотал Гарри. – Я хочу сказать, что если бы я мог быть чем-то полезным своему повелителю и вашему величеству, то охотно отдал бы свою жизнь.

– Благодарю вас, – тихо ответила она.

– Ваше величество, мне хотелось бы доложить вам кое о чем, но здесь…

– Вы просите дозволения увидеться со мной наедине?

– Если бы ваше величество оказало мне такую честь…

– Приходите в мои покои, когда я попрощаюсь с королем. Я устрою так, чтобы вы могли поговорить со мной без свидетелей.

Она не могла точно определить, как Гарри Стюарт воспринял подобную милость. Он выглядел так, будто ему это снится, – слегка испуган и в то же время очарован.

Королева ощущала нетерпение молодого человека и едва могла дождаться минуты, когда они останутся вдвоем. Маргарите пришло в голову, что Гарри влюблен в нее, и она решила обойтись с ним очень милостиво. Но все равно с нетерпением ожидала услышать, что он хочет рассказать.

Гарри Стюарт опустился перед ней на колени и, взяв обе ее руки, поцеловал.

– Ну, – бросила королева, – что это за великая тайна, которую вы хотите мне поведать?

Он поднялся без разрешения и, все еще удерживая ее руки в своих, оказался совсем близко. Она видела длинные темные ресницы, блестящие глаза и теплый румянец на щеках. Он был поразительно красив, да еще так молод и настойчив…

– Я не осмеливаюсь сказать это теперь, в присутствии вашего величества, хотя наедине с собой повторял тысячи раз.

– Лучше уж говорите, – отозвалась Маргарита. – Мне будет неприятно, что я дала аудиенцию, не имевшую никакого смысла.

– Ваше величество, боюсь, вы сочтете меня излишне смелым, но с тех пор, как вы приехали в Стирлинг к королю, я не могу ни есть, ни спать, думая о вас…

– Вы так молоды… – начала она.

– Ваше величество тоже молоды. И даже будь вы действительно немного старше, это нисколько не изменило бы мои чувства. В моих глазах у вас нет возраста… Вы королева, а я всего лишь второй сын лэрда, и не из самых знатных. Но, несмотря на все это, я мужчина, а вы, ваше величество, женщина, и сегодня вечером мы могли бы поговорить не как королева и подданный.

Казалось, чувства совсем захватили его. Гарри прикрыл глаза рукой и отвернулся. Королева представила, что сейчас он, спотыкаясь, выбежит из комнаты, и протянула руку, пытаясь удержать его.

Едва ощутив прикосновение, молодой Стюарт повернулся, подхватил ее на руки, так как был достаточно силен: Маргарита оценила его мужественность, и ее темпераментная натура потребовала ответить страстью на его страсть.

Теперь, когда руки Гарри обнимали королеву, а губы прижимались к ее шее, она больше не могла притворяться, что не хочет его, ибо все признаки страсти были для него столь же очевидны, как и для нее.

– Это… безумие, – запинаясь, прошептала Маргарита.

– Но какое прекрасное безумие! – воскликнул он. – Я охотно пошел бы на эшафот сразу после ночи такого безумия!

Маргарита пыталась напомнить себе, что она королева, что ее снова увлекают чувства, но не знала и не помнила ничего, кроме того, чего так страстно жаждало ее тело.

– Где мы могли бы остаться наедине? – прошептал он.