За развилкой дорога сделалась проще, можно было не мчаться, как на пожар в Кремле. Тревогу уже подняли. Передали всем постам. А нам еще девчонок предстояло забрать. До памятного пня, создающего препятствия водителям, оставалось километра полтора. Это ничего, можно в лесу отсидеться…

– Вы живой, капитан? – Я культурно перешел на «вы» и бросил насмешливый взгляд на похищенного. Тот сидел с закрытыми глазами, теребил мундир в районе сердца.

– Да пошел ты, паскуда…

– Не будем грубить, капитан. – Я демонстрировал тибетское терпение. – Давайте говорить друг другу комплименты, договорились? Очень рады, что вы присоединились к нашей компании, надеюсь, станете ее душой и поднимете наш корпоративный дух.

Что-то булькнуло сзади – Балабанюк на «камчатке» задыхался от истеричного хохота…

Трудно было не заметить этот странный пенек, перед которым в лесу имелась низинка, неприметная с дороги. Только в ней я почувствовал, как ноги сводит от усталости, спадает напряжение. Я сидел и обливался потом.

– Саня, солнышко… – Мой голос меня не слушался. – Дуй за бабками… в смысле, за бабами.

– А может, вы, Михаил Андреевич? – робко возражал боец. – А я посторожу этого неудачника.

– Наглец! – взорвался я. – А ну, бегом! В роте будешь возражать своим сержантам!

Он ушел, да с таким расхлябанным видом, будто завтра уже на дембель. А капитан Орлега тут же начал кочевряжиться. Пытался вырвать у меня автомат, за что и получил по полной строгости тяжелого времени. Но падать в обморок он не желал, продолжал дергаться и сыпать угрозами. Терпение лопалось. Но сильно бить товарища было нельзя – он ценная находка в плане информации. Не говоря ни слова, я сдернул с подголовника чехол, нахлобучил ему на голову, вытянул из бардачка обрывок провода и обмотал вокруг шеи. Получилось весьма своеобразно. Что и оценила вернувшаяся троица.

– Ну и дела, Михаил Андреевич… – вытянул мордуленцию Балабанюк. – А где же наш гостинец?

– Кто это? – гневно воскликнула измазанная в прелой листве Маша, выстреливая пальцем в пленника.

– Это наша последняя надежда, – высокопарно заявил я. – Парень владеет информацией по всему Каратаю, и у нас к нему имеется долгий обстоятельный базар.

– А почему он в колпаке?

– А потому что невоспитанный.

– Скотина! – Маша пнула пленника в голяшку. Тот ойкнул от боли.

– Я убью его!!! – бросилась на капитана растрепанная Ульяна и принялась рвать в клочья. У девицы был чудовищный нервный срыв. Мы насилу оттащили ее – ведь действительно могла убить…

Наш путь был тернист и выложен препонами. Нужно было избавиться от погони, которая уже где-то разворачивалась, отыскать место для беседы. Память услужливо рисовала проселочную дорогу, впадающую в мощеную метрах в двухстах от пенька. Не важно, куда она вела. Лишь бы подальше…

По дороге со свирепым ревом пронеслись два джипа. Настала тишина. Лишь сердце стучало, как шаманский бубен. Я рискнул практически всеми нашими завоеваниями. Вывел машину на дорогу и, сжав зубами панический ужас, помчался к развилке…

Километра через три я съехал с проселка, обогнул глухой кустарник и покатил вдоль оврага, некогда бывшего речушкой. Теперь от реки остался мелководный ручеек, стены оврага сглаживались, повсюду песок и обрывчик высотой в метр – практически пересохшее русло. Дальше ехать не имело смысла…

Мы выволокли брыкающегося пленника на свежий воздух, бросили в траву перед обрывом. Наконец-то можно было сполоснуть лицо и вдоволь напиться. А потом опять карабкаться на обрыв и приступать к делу.

– Да снимите вы с него этот чертов колпак! – в сердцах бросила Ульяна.

Огненный шар вспучил череп. Что за новости? Я очумело вертел головой. Ничего незапланированного не происходило. А что тогда? Произойдет? Ноги обрастали свинцовой тяжестью, муть вставала перед глазами. Лица товарищей по несчастью становились чужими, расплывались, как вода по стеклу. Пленник извивался личинкой, намекая, что под чехлом ему дышать совсем нечем. Подумаешь, какой нежный. Мария кусала губы, лицо искажалось судорогой, пот хлестал – в оборотня превращалась? Балабанюк вел себя как обезьяна, нюхнувшая кокаина. Непроизвольно махал руками, смеялся без причины. Ульяна вдоль и поперек была вся серая, лишь глаза воспаленно пылали.

Я пристроил автомат на край обрыва, опустился на корточки, стащил с Орлеги чехол. Он вращал безумными глазами, хрипел. Изменилось решительно все – в самую скверную сторону! Глаза Орлеги сфокусировались на Маше, которая мгновенно стала какой-то не такой. Испуганную Машу мы уже видели. Но такую… Пот градом, глаза расширились, она буквально шарахнулась от нашего пленника!

– Римма?.. – спотыкаясь, выдавил Орлега.

Мария оцепенела, но только на мгновение. События летели, опережая их восприятие. Она толкнула меня в грудь изящной ножкой, и я с тоской подумал, что зря присел на корточки. Усидеть было невозможно. Я пытался сохранить равновесие, а в это время происходили скверные события. Автомат, оставленный без присмотра, уплыл в недобрые руки, оглушительная очередь рвала пространство, пули вспарывали человеческие тела. Ульяна рухнула, как палка. Сашка Балабанюк даже не включился – такой от жизни заподляны он не ожидал! Издал пронзительный детский крик, хватаясь за грудь, в которую что-то попало; автомат выскользнул. Сашка обрушился с обрыва, таща за собой крупный шмат глинозема; а в следующее мгновение с обрыва полетел и я: короткий кувырок, пламенный разрыв в голове…

Такой тоски в этой жизни я еще ни разу не испытывал. И факт, что пока живой, отнюдь не радовал. Сухой корень, в который я врезался затылком, треснул пополам. В голове играла классическая музыка. Надо было подниматься – хотя зачем, спрашивается? Я отряс глину с головы – оброс ею, как глиняный горшок. Встал на корточки, подтянул ногу. Ручеек бежал по руслу старой речки, солнышко пронзало перистые облачка. Жизнью бы напиться…

– Ладно, прокурор, достаточно валяться, карабкайся к нам, – прозвучало сверху.

Но прежде чем поднять голову, я замедлил скорбный взгляд. Сашка Балабанюк лежал, зарывшись в песок… Лицо засыпано почти полностью. Песок повсюду – в оскале, на глазах, половины туловища даже не видно – погребено под обвалом. Кровь пыталась пробиться через мелкие частицы песка…

– Не томи нас, прокурор, поднимайся, а то прикончим прямо там.

Я лениво ворочал головой. Маша уперла в живот автомат покойного Сашки – шейка приклада замотана изолентой. В моем, надо полагать, патроны кончились…

– А надо подниматься? – угрюмо выдавил я.

Она молча пожала плечами. Ей, в сущности, было до лампочки. Да и мне… до той же сущности. Разве что так, на минуточку – пожить еще чуток.

– Знаешь, – сказал я, – в минуты половой близости ты мне нравилась больше.

– А я другая была, – парировала Маша. – Это законы мистерии такие. Ты будешь подниматься или на сем расстанемся?