наверное, была очень интересная в молодости: непослушная и смелая девчонка с кучей объяснительных в оттопыренных карманах платья. Поэтому и выжила.

Я встала с кровати и накрыла его одеялом.

– А ты спи и не думай об этом. Знай, но не думай. Завтра поиграем во что-нибудь, белье вам на складе поменяем. Борода расскажет анекдот про алкоголиков.

Миша засмеялся, уткнувшись в подушку, и я пожелала ему спокойной ночи.

* * *

На старом пне над входом в бомбидарий сидели уставшие за день шмель и гладкий блестящий хрущ.

– Помянем? – спросил хрущ.

– Помянем, – согласился шмель.

Оба посмотрели в черное звездное небо. Все события прошедшего дня они уже обсудили и стали прощаться.

– А чего она еще, говоришь, хотела? – спросил напоследок шмель.

– Да не разобрал я. Хрень какая-то: бархат красный, что ли… – Услышав смех, хрущ возмущенно распушил усы. – Да чего ты смеешься? Речевой аппарат у меня так устроен, не могу я не картавить.

День 11-й

В день, когда смена готовилась перешагнуть экватор, в «Гудроне» случилась одна радость. Ровно двадцать лет назад с криком «Какая катастрофа!» в этот мир пришла Маринка, ныне третьекурсница МАТИ и вожатая первого отряда. Радость эта была лично ее, но Нонна Михайловна захотела использовать повод, чтобы привнести в размеренную, ничем не сотрясаемую жизнь лагеря некоторые элементы праздника. Радость должна была стать всеобщей, но не выходить при этом за границы, утвержденные уставом. Понятия взаимоисключающие, но Нонна Михайловна решила попробовать.

Для этого она сначала спустилась на первый этаж к Олегу и поручила ему испечь четыре огромных апельсиновых торта «Тропиканка». Правда, в комнате у него совершенно случайно оказалась именинница и чуть не испортила сюрприз. Но уставшая с дороги Маринка спала и разговора их, к счастью, не слышала.

Затем директриса пошла во второй корпус и сунула заспанному Сашке двадцать воздушных шариков, чтобы он украсил ими этаж, а от него в еще более приподнятом настроении отправилась в рубку к Коляну, чтобы утвердить праздничный репертуар на весь день.

– Я знаю, Николай, что вы были вчера в одном музыкальном магазине, – сказала она, стоя в дверях и не решаясь войти в прокуренную рубку. – Это очень похвально, я обязательно возмещу вам все затраты. Но я вас прошу: не ставьте сегодня Юрия Антонова. Сколько можно ходить по Абрикосовой? Марина – молодая современная девушка. Хотелось бы чего-то свеженького, а, по моим сведениям, у Мэрилина Мэнсона вышел новый альбом.

Нонна Михайловна хитро подмигнула Коляну, как бы намекая на то, что она тоже относительно молодая и свеженькая, чтобы иметь такие сведения.

– Мэнсона не завезли еще, – сказал Колян, еле продирая глаза, – «Ласковый май» проканает?

– Главное, чтобы не Николаев, – предупредила Нонна Михайловна и, глубоко вдохнув, перешагнула через провода. – О, да у вас тут целая коробка раритетов! Они тоже из борделя?

Колян не знал, откуда эти кассеты, потому что большинство вытащил из автомагнитол, с хозяевами которых знаком не был, но на всякий случай согласился.

– Из того, что выберете, первая песня ваша, – пообещал он. – Лучшее из, как его там, музыкального этого вашего магазина.

Спустя минуту, потому что дольше в рубке Коляна находиться было невозможно, Нонна Михайловна вышла из прохладного подъезда на улицу и села на скамейку под уличным фонарем.

Как только из динамика с кашлем вырвались первые аккорды «Белых роз», второй корпус вспучило, на боковые лестницы вышли подышать свежим воздухом великовозрастные пионеры, со стороны общежития на асфальтовой дорожке показалась Маринка. Меню на завтрак утвердила, наверное.

Горна еще не было, и Нонна Михайловна прониклась необъяснимой нежностью к людям, круглосуточно выполняющим свой вожатский долг. Думая, как поощрить Маринку, она внезапно сгенерировала идею, достойную пилюлькинского «Оскара», и чтобы обрадовать всех как можно скорее, пошла объявить о своем решении Гале.

– Вы слышали, что Нонка придумала?

С этими словами Галя ворвалась к нам в вожатскую и в удивлении застыла, даже не успев закрыть рот. На моей кровати сидел убитый горем Женька и, держа зеркало с подсветкой в вытянутой руке, пытался рассмотреть в нем свою макушку. Над ним, чуть ли не обнявшись, стояли Анька с Сережей, на стуле со сломанной спинкой, подперев кулаком щеку, сидела я.

– Тихо, – сказала Анька Гале и покосилась на Женьку. – Беда у нас. Корни отросли, а краски нет.

– Е-мое, – облегченно выдохнула Галя. – Я уж думала, вшей завезли. А тут два миллиметра беды всего!

– Галя! – вскрикнул вдруг Женька и схватил ее за руку. – Я тебя умоляю, сходи в магазин. Мы же по руками и ногам, по рукам и ногам, а тебе все равно делать нечего… – Здесь он понял, что перегнул, и сделал жалобные глаза. – В общем, может, ты найдешь полчасика в своем плотном графике и купишь мне в магазине краску «холодный скандинавский блонд»?

Галя поджала губы и с сочувствием посмотрела на Женьку. Местный магазин назывался «Чикага». Именно «Чикага» – женский род, первое склонение. Продавщицей в нем работала женщина, в два раза превосходившая размерами тетю Любу и занимавшая половину свободной площади этого магазина. Оставшееся место делили между собой холодильник с дверцей на замке и деревянный прилавок с товарами первой необходимости, но так как у жителей ближайшей деревни с населением сорок пять человек были свои представления о предметах первой необходимости, порадовать Женьку было нечем. Хотя нет, было чем! Галя вдруг вспомнила, зачем пришла, и положила Женьке на колени расцелованное красной помадой письмо.

– От Маринки послание, – довольно сказала она. – А в магазин как-нибудь Леху пошлем. Он всегда там этот твой «скандинавский блонд» покупает.

«Мне двадцать! – с гордостью сообщала в письме Маринка. – В этот день мир подарил вам меня! Приходите разделить эту радость друг с другом сегодня в 22:30. Мероприятие разрешено официально, но помните, что на корпусе должен будет остаться один дежурный. Ваша М.»

– Я иду! – крикнул Женька и, сложившись пополам, пружиной выпрыгнул из панцирной ямы.

– Я тоже! – засуетилась Анька.

– И я, – сдержанно сообщил Сережа, поправляя очки.

Я с трудом оторвала затекшую руку от щеки и с опозданием поняла, что со скоростью реакции нужно что-то делать.

– А что получит тот, кто не пойдет? – излишне участливо спросила Анька.

Галя пожала плечами:

– Как обычно. Пионерский привет.

Чтобы было не так обидно (а обидно было сильно), на завтраке я предложила Женьке сыграть со мной в игру. Маринка украсила письмо, которому теперь нужно было поклоняться как святым мощам, не только жирными поцелуями, но и разноцветной ромашкой. Лепестков оказалось ровно семь, как в сказке «Цветик-семицветик», и я подумала,