Заметьте, что первым результатом занятия позиции, с которой можно указать на ошибку, является прояснение понятия вида. При рассмотрении всех существующих текстов геномов, получившихся в ходе постоянного копирования, копирования и копирования (со случайными мутациями), мы не найдем ничего, что по сути своей было бы для чего-либо образцом. То есть, хотя мы и можем указать на мутацию, просто сравнив последовательность, существовавшую до определенного момента, с той, которая появилась после него, не существует способа сказать, которую из неисправленных опечаток более продуктивно было бы рассматривать как редакторскую правку278. К большинству мутаций инженер отнесся бы с безразличием: различия, к которым они приводят, не оказывают существенного влияния на жизнеспособность организмов; но по мере того как отбор взимает свою дань, более удачные версии начинают группироваться. Лишь в сопоставлении с «диким типом» (по сути дела, гравитационным центром такой группировки) можно назвать конкретный вариант ошибочным, и даже в этом случае остается вероятность – на практике небольшая, но в принципе встречающаяся повсеместно, – что то, что с точки зрения одного дикого типа выглядит ошибкой, с позиции другого типа, находящегося в состоянии становления, окажется блестящим усовершенствованием. И по мере того как складывается новый дикий тип – средоточие группы или вершина адаптивного ландшафта, – давление отбора, приводящее к исправлению ошибок, может сместиться в любую соседнюю область Пространства Замысла. Как только конкретная семья сходных текстов больше не подвергается «исправлению» в соответствии с размывающейся или устаревшей нормой, ей можно двигаться в сторону притягательной области резервуара нормы новой279. Таким образом, репродуктивная изоляция одновременно оказывается и причиной, и результатом такого устройства пространства фенотипов. Всякий раз, когда существуют соперничающие режимы исправления ошибок, один из них окажется победителем, а потому перешеек между соперниками, скорее всего, будет размываться и между населенными зонами Пространства Замысла возникнут пустоты. И потому нормы экспрессии гена являются фундаментом видообразования, подобно тому как нормы произношения и словоупотребления способствуют формированию языковых сообществ (важный с теоретической точки зрения тезис, сформулированный Куайном в работе 1960 года в ходе обсуждения понятия ошибки и возникновения языковых норм).

Наблюдая с тех же позиций молекулярной биологии, мы видим появление смысла в результате возникновения «семантики» последовательностей нуклеотидов, которые поначалу являются всего лишь синтаксическими объектами. Это – важнейший шаг дарвиновского наступления на локковские представления о космосе, в котором первичен Разум. Обычно философы вполне обоснованно соглашаются, что смысл и разум никак невозможно разделить, что не могло быть смысла там, где не было разума, или разума там, где не было смысла. У философов есть технический термин для такого рода смысла – интенциональность; это «направленность», позволяющая соотнести одно с другим – имя с его носителем, сигнал тревоги – с опасностью, из‐за которой он сработал, слово с его референтом, мысль – с ее объектом280. Лишь некоторые из существующих во Вселенной вещей проявляют интенциональность. Может существовать книга или картина о горе, но сама гора ни о чем нам не сообщает. Может существовать карта Парижа, указывающий на этот город дорожный знак, сон или песня о Париже, но сам Париж ни к чему не отсылает. Среди философов широко распространено мнение, будто интенциональность является признаком сознательной деятельности. Откуда интенциональность берется? Разумеется, из разума.

Но эта идея, сама по себе прекрасная, порождает загадки и путаницу, когда ее рассматривают как метафизическое начало, а не как факт недавней естественной истории. Аристотель назвал Бога Недвижимым Двигателем, источником всякого движения во Вселенной, а в предложенной Локком версии аристотелизма Бог отождествляется с Разумом; так Недвижимый Двигатель превращается в Неумышленно Мыслящего, источник всякой интенциональности. Локк полагал, что выводит с помощью дедукции то, что, согласно традиции, было очевидным: изначальная интенциональность рождается из Разума Бога; мы – твари Божьи, и получаем свою интенциональность от Него.

Дарвин перевернул эту теорию с ног на голову: интенциональность не нисходит свыше; она поднимается снизу, и ее исток – изначально бессознательные и бесцельные алгоритмические процессы, которые по мере развития постепенно обретают смысл и разумность. И, в точности следуя по маршруту всякого дарвиновского мышления, мы видим, что первоначальный смысл не был смыслом в полном смысле слова; вне всякого сомнения, он не способен проявить все «сущностные» свойства подлинного смысла (что бы вы ни считали таковыми). Это простой квазисмысл, полусемантика. Это – то, что Джон Сёрль с пренебрежением назвал «как бы интенциональностью» в противоположность тому, что он называет «подлинной интенциональностью»281. Но с чего-то же надо начинать, и то, что в первом шаге в нужном направлении едва можно распознать шаг в сторону какого бы то ни было смысла, – вполне ожидаемо.

К интенциональности ведут два пути. Дарвиновский путь – диахронический, или исторический; он предполагает постепенное, на протяжении миллиардов лет, развитие ряда свойств Замысла (функциональности и целесообразности), способных поддерживать интенциональную интерпретацию действий организмов («поступков» «деятелей»). Прежде чем интенциональность достигнет расцвета, она должна пережить стадию неловкой, уродливой, неоперившейся псевдоинтенциональности. Синхронический путь – это путь искусственного интеллекта: в организме с подлинной интенциональностью – таком, как ваш, – прямо сейчас существует множество частей, и некоторые из них проявляют своего рода полуинтенциональность или просто как бы интенциональность или псевдоинтенциональность – как вам больше нравится, – и ваша собственная подлинная, полноценная интенциональность, по сути дела, является всего лишь результатом (без каких-либо дополнительных чудесных ингредиентов) деятельности всех полуразумных и бессознательных элементов, из которых вы состоите282. Сознание именно это собой и представляет: не волшебный механизм, а огромное, «сырое», конструирующее само себя объединение более мелких механизмов, у каждого из которых – своя история проектирования и каждый из которых играет свою собственную роль в «экономике души». (Платон, как обычно, был прав, разглядев глубокую аналогию между государством и личностью – но, конечно, его представление о том, что бы это могло значить, было слишком упрощенным.)