– Кристина, – повторил Смолин, – красивое имя!

– Разве что имя…

– На мой взгляд, у вас, господин Тамм, очень красивая жена.

Это было неприлично, обсуждать с мужем, красива ли его жена, но Смолин точно видел, что она является болью и причиной желания Тамма поговорить.

«Черт их знает, этих чухонцев, может, у них так принято, обсуждать с незнакомцами своих жен!» – подумал Смолин и вдруг увидел, что глаза Тамма увлажнились.

– Так скучаете? Надолго расстались?

– Я бы насовсем расстался, она меня измучила!

Это было неожиданно, и Смолин позабыл, что несколько секунд назад он не испытывал никакого желания поддерживать банальную дорожную беседу.

– Что так? – спросил он.

– Ради неё я развёлся со своей женой и бросил детей, правда, я сейчас к ним еду…

– В Питер? Ох, извините, вам же «Питер» не нравится…

– Бог с ним, с Питером, нет, проездом в Питер, потом в Выборг, заберу детей и устрою в Гельсингфорсе, им пора получить приличное образование, они уже большие…

– Дети?..

– Да, сын и дочь, погодки, пятнадцать и шестнадцать…

«Шестнадцать и пятнадцать…» – подумал Смолин.

– Они живут с матерью?

– Та! – сказал Тамм, и Смолин вдруг услышал, что его сосед говорит с прибалтийским акцентом.

– Так вы, наверное, и с вашей первой женой увидитесь?..

– Нет, она не желает!

– Обиделась?

– Сильно!

Смолин почувствовал, что разговор заходит в тупик:

– А что же ваша Кристина?

– Я её очень люплю… – Тамм замолчал, полез в саквояж и достал фляжку. – Может, коньяку? Тут и закусочка имеется! – Тамм снова полез в саквояж и вытащил красивую серебряную коробку, открыл, и Смолин увидел завёрнутые в промасленную бумагу нарезанные кусочки сыра, пахну́вшие на всё купе, и ещё увидел, что рамка с фотографией и коробка с сыром сделаны в одном стиле.

– Это кто такая заботливая? – спросил он, имея в душе сильное подозрение.

– Кристина, кто же ещё?

– Что же жаловаться, если ваша жена такая заботливая? – Его подозрения вполне оправдались.

Тамм хмыкнул:

– Она ещё сто раз заботливее, когда отправляет меня талеко и натолго, готова в лепёшку расшибиться, только бы я был доволен, а сама…

«Да, – подумал Смолин, – как банально… «а сама…»

Дальше продолжать такой разговор было неудобно, и Смолин решил, что если сосед хочет, то пусть продолжает сам.

Просить не пришлось.

– Она запоттливая, она хорошая, даже очень, но в ней сидятт как путто два… одна моя, а другая… я не знаю, как сказатть… её!.. Она живёт и для меня и для себя, не знаю, для кого польше!

– Она вам изменяет?

Так не могло продолжаться, поэтому Смолин решил, что прямой, а потому бестактный вопрос должен всё остановить, но не тут-то было.

– Исменяет, иссё как исменяет, когда я дома, она прямо паинька, тозе сититт тома и…

«И при свете лампы вяжет длинный чулок…» – ухмыльнулся про себя Смолин.

– …вяжет мне и моим теттям тёплые носки…

Смолин чуть не расхохотался, но у него не было причин обижать попутчика, и он сдержался. Таких жён очень любили гвардейские офицеры, жён коммерсантов, богатеньких купчиков, на них даже не приходилось особенно тратиться, такие жёны им точно не изменяли.

– Связалась с русским офицером, полковником, старсе меня на тва коода…

– А откуда известно?

– Ревель – горотт маленький, а русские офицеры любят прихвастнуть…

– И наверное, служанки?.. – подсказал Смолин.

– Ваша правта… конесна… служанкам платим мы, а не наши жёны…

Всё упростилось, и оттого стало скучно, разве что самому было встретиться с этой Кристиной, но она была не по пути, и он вспомнил, что в кармане соседа мелькнула колода карт. Он достал свою.

Тамм суетился, ещё из саквояжа он извлёк сложенные друг в друга серебряные стопочки, выдержанные также в одном стиле с фотографической рамкой и сырной коробкой и, по-гурмански, жуя губами и облизывая слюну в уголках рта, расставил на столе.

– А-а-а! – Он увидел колоду карт, которую положил Смолин. – Вы тоже любитель… Что предпочитаетте?

Смолин пожал плечами:

– Мне всё равно…

– Всё равно? Так не может бытть! Что-то надо предпочитатть, я, например, все играм предпочитаю «шестьдесят шесть»!

– Давайте в «шестьдесят шесть»…

Во всём Петербурге самые большие ставки делались в «железку». Проигрывались состояния.

В «66» играли солдаты гвардейских полков из прибалтов, природных немцев и редкие в гвардии городские рабочие. «66» была игрой торгового люда: купцов, приказчиков, в основном германского происхождения, играли по маленькой, для азарта и развлечения, нижние чины «на щелбаны» или по носу «с оттяжкой».

– Ну, тогда я претлакаю снацала выпить коньяку и закусить сыыром и лимо… – Тамм не договорил и стал рыться в саквояже и что-то бормотать на своём языке. – Чёрт побери, я так и знал, что она запудетт!..

– Что же забыла ваша прекрасная Кристина?

– Лимон!!! Этта ужаасна!!! – Тамм растерянно смотрел на Смолина, потом толкнул дверь и на весь коридор крикнул: – Провотник! – И после этого с прищуром снова глянул на Смолина и поднял палец: – Они запасливые!

Однако его слов поручик не услышал, он смотрел в коридор в открытую дверь – к ним спиной стояла женщина и глядела в окно. Когда дверь открылась, она недовольно повернула голову и тут же отвернулась, но Смолину показалось, или это так сыграло его воображение, что женщина молодая и очень красивая: талия, спина, развёрнутые плечи, рыжая копна волос, собранная в высокую прическу. Чтобы пропустить проводника, она шагнула в сторону, её не стало видно, а в дверях на её месте появился проводник.

– Любезный, нет ли у вас лимона? – спросил его Тамм.

– Как не быть, ваше степенство, – имеется, а как же! Сколько пожелаете?

– Принесите два! – сказал Смолин, в его саквояже тоже была фляжка с коньяком, а на сердце от видения этой женщины повеселело. Проводник заметил лежащие на столе две колоды карт, это задержало его на одну секунду, но он тут же скрылся, а женщина вернулась к окну. Она оглянулась, и Смолин увидел её лицо и её взгляд, которым она на мгновение окинула купе, и поразился.

Дверь захлопнулась.

И Смолин глянул на стоявшую на столе фотографию жены Тамма.

– Ваша жена брюнетка, блондинка? – наклонился он к попутчику.

Тамм поднял на него глаза.