— Сулейман! — Его голос загремел на весь лагерь. — Выйди ко мне!

Десяток арабов с винтовками появились словно из-под земли и уставились на него.

— Выйди сюда! — закричал Иося еще раз.

Старый разбойник не спешил. Наконец он вышел из палатки, подбоченился и угрожающе усмехнулся. Их разделяло метра три.

— Кто это тут блеет у меня перед палаткой, словно чесоточная коза? — спросил Сулейман.

Бедуины громко захохотали. Иося пристально уставился на главаря.

— Это я, Иося Рабинский, блею здесь, как чесоточная коза, — ответил он. — И не просто блею, а утверждаю, что Сулейман — вор и лгун.

Ухмылка на лице Сулеймана превратилась в злобную гримасу. Бедуины ждали только знака, чтобы наброситься на дерзкого пришельца.

— Давай, давай, — спокойно продолжал Иося, — позови всю свою родню. Чести у тебя не больше, чем у свиньи, а мужества, я слышал, столько же, сколько у бабы.

Баба! Это оскорбление смертельно для бедуина! Это уже личный вызов, которого нельзя не принять.

Сулейман воздел кулаки.

— Твоя мать шлюха, какой нет больше на свете!

— Давай, давай, баба, трепись больше! — отозвался Иося.

Сулейман выхватил кинжал и со звериным рыком бросился на Иосю.

В воздухе засвистел кнут, обвил ноги Сулеймана и сбил его с ног. Иося не дал опомниться вождю бедуинов. Он с такой силой хлестал его, что эхо ударов слышалось в окрестных горах.

— Мы ведь братья с тобой! Мы ведь братья! — вскоре завизжал Сулейман, моля о пощаде.

Иося ткнул кнутовищем в грудь поверженного врага.

— Сулейман, мы с тобой обменялись рукопожатием в знак честной дружбы, а ты нарушил слово. Если твои люди еще раз покажутся на наших полях, я разорву тебя на куски вот этим самым кнутом и брошу шакалам.

Иося круто обернулся и грозно посмотрел на бедуинов. Те словно окаменели. Им никогда еще не приходилось видеть такого сильного, такого бесстрашного и такого сердитого человека. Будто не замечая их винтовок, Иося повернулся к ним спиной, сел на лошадь и уехал.

С тех пор Сулейман не трогал еврейских полей.

На следующее утро, когда Иося собрался вернуться к своему отряду у горы Канаан, Сара спросила, когда он приедет снова. Иося пробормотал, что будет навещать Рош-Пину раз в месяц, а то и чаще. Когда он вскочил в седло и ускакал, Сара чуть не расплакалась. Глядя ему вслед, она поклялась, что всю жизнь будет любить только Иосю Рабинского.

Иося командовал «Гашомером» целый год, да так умело, что во всем районе почти не было стычек. Ему ни разу не пришлось стрелять. Когда возникали осложнения, он отправлялся к арабам и разговаривал с ними по-дружески. Если это не помогало — пускал в ход свой кнут, который вскоре стал в Северной Галилее таким же известным, как и рыжая борода Иоси. Арабы прозвали его молнией.

Яков между тем заскучал. Ему не нравилась спокойная жизнь. Пробыв месяцев шесть в «Гашомере», он снова заметался по стране, ища, чем бы заняться.

Иося не испытывал восторга от службы в «Гашомере», но и не тяготился ею. Она приносила ему больше удовлетворения, чем работа для шумановского фонда, и к тому же доказывала, что евреи вполне могут постоять за себя. Он с нетерпением ждал очередного рейда на север, чтобы побывать у своего друга Камала, а затем подняться на гору и помечтать о будущем.

Готовясь к поездкам в Рош-Пину, он заранее радовался. Подъезжая к селу на своем белом жеребце, он подтягивался и принимал вид еще более бравый, чем обычно. Сердце его билось все сильнее при мысли о Саре, смуглой девушке из Верхней Силезии. Но когда они оказывались рядом, Иося словно набирал в рот воды.

Сара не знала, что делать. Ей никак не удавалось сломить его застенчивость. На старой родине все было гораздо проще: шадхен отправился бы к родителям Иоси и все устроил. Здесь же не было ни шадхена, ни даже раввина.

Так прошел год.

Но однажды Иося неожиданно приехал в Рош-Пину и осмелился предложить Саре съездить с ним на север, в долину Хулы.

Сару охватило волнение. Никто из евреев, кроме Иоси Рабинского, не отваживался выбираться севернее Рош-Пины. Они проехали мимо Абу-Йеши, поднялись наверх и остановились на вершине горы Канаан.

— Здесь я когда-то перешел границу, — сказал он.

Достаточно было видеть, с какой нежностью Иося смотрит на долину Хулы, чтобы понять, как дороги ему эти места. Они долго стояли и смотрели вниз. Сара едва доходила ему до плеча…

— Иося Рабинский, — прошептала Сара, — не хотите ли вы на мне жениться?

Иося откашлялся и пробормотал:

— Странно, что вы об этом заговорили как раз сейчас! Я только что хотел задать вам примерно тот же вопрос.

Не бывало еще в Палестине такой свадьбы, как у Иоси и Сары! Гости съехались со всей Галилеи и даже из Яффы, откуда было два дня пути. Собрался почти в полном составе «Гашомер», приехал Яков, явились все жители Рош-Пины, начальники-турки, Камал и даже Сулейман. Все пришли посмотреть, как Иосю и Сару венчают под балдахином, как они произносят ритуальный обет и пьют освященное вино. Потом Иося бросил свой стакан на землю и в память разрушения Храма раздавил его каблуком. Угощения хватило бы на добрый полк; танцы и веселье продолжались чуть ли не целую неделю.

Когда гости разъехались, Иося повел жену в палатку на склоне горы Канаан. Там они и провели первую брачную ночь.

Наутро молодожены распрощались с Канааном и отправились в Яффу, где Иосю ждала напряженная работа. Он обрел к тому времени немалую известность и стал одним из руководителей Сионистского поселенческого общества.

В 1909 году к Иосе обратились за советом по важному делу. Евреи Яффы хотели иметь благоустроенные дома, но в старом арабском городе это было невозможно. Иося приложил немало усилий, чтобы купить севернее Яффы кусок песчаной полосы с примыкающими к нему апельсиновыми рощами.

На этой земле был простроен первый за две тысячи лет чисто еврейский город. Его назвали Тель-Авив — Холм весны.

Старые сельскохозяйственные поселения находились в плачевном состоянии. Причин тому было много, и прежде всего — потеря идеалов и последовавшая за этим апатия. Поселенцы по-прежнему выращивали только фрукты на экспорт, используя дешевый труд арабов. Несмотря на приток евреев и желание вновь прибывших обрабатывать землю, старые хозяева неохотно меняли свои привычки.

Положение страны оставалось малоутешительным. Оно почти не изменилось за те двадцать лет, что братья Рабинские прожили в Палестине. Энергия и душевный подъем людей второй волны начинали исчезать. Как некогда Яков и Иося, они бесцельно метались с места на место, нигде не пуская корней.

По мере того как Сионистское поселенческое общество покупало новые земли, становилось ясно, что заселять страну нужно по-другому.