Теперь я знаю, что за каждой радостью следует беда. В процессе упаковки Иен-иен жалуется на усталость. Она садится на кушетку в гостиной и умирает. Сердечный приступ, говорит доктор, она ведь столько сил отдала заботе о Верне. Но мы знаем, что она умерла от разбитого сердца: ее сын тает у нее на глазах, ее внук родился мертвым, большая часть семейного имущества, добытого за столько лет, обратилась в пепел, а теперь еще и этот переезд. Ее похороны проходят тихо. В конце концов, она не была какой-нибудь значительной личностью, а всего лишь женой и матерью. Присутствующие три раза кланяются ее гробу. Потом мы устраиваем в ресторане «Сучжоу» обед на десять столиков. Подаются простые, приличествующие случаю блюда.

У нас нет возможности провести траур, играя в домино в тишине и покое, как это принято в Чайна-тауне. На следующей неделе мы въезжаем в наш новый дом. Мэй объявляет, что не может спать в одной кровати с Верном, и мы не осуждаем ее. Невозможно, даже из любви или преданности, спать вместе с человеком, который страдает потливостью и гнойным абсцессом позвоночника, пахнущим кровью, гноем и смертью, как когда-то пахли мамины перебинтованные ступни. На веранде ставят две кровати, для моей сестры и Джой. Я об этом не думала, и такой поворот событий тревожит меня, но сделать я ничего не могу. Мэй хранит свою одежду в шкафу Верна: ворох шелковых, атласных и парчовых платьев торчит из двери, сумки валятся с верхней полки, а разноцветные туфли усеивают пол. Джой достается два ящика во встроенном шкафу в коридоре рядом с ванной, которую делят она, Мэй, отец Лу и Верн.

Теперь каждый из нас по-своему помогает семье. Мне вспоминается присказка Мао, высмеиваемая в американской прессе: «Как ты работаешь, так ты и ешь». У каждого есть свои обязанности: Мэй продолжает поставлять массовку на съемки фильмов и телевизионных шоу, Сэм управляет «Кафе Перл», отец Лу работает в сувенирном магазине, Джой усердно учится и помогает нам в свободное время. Раньше о Верне заботилась Иен-иен, но теперь это моя работа. Я люблю Верна, но не хочу быть сиделкой. При входе в его комнату в лицо ударяет теплый запах больной плоти. Садясь, он съеживается и становится похожим на младенца. Мягкость и тяжесть его тела напоминает ощущения от прикосновения к онемевшей ноге. Я выдерживаю один день, после чего отправляюсь к своему свекру, чтобы найти какой-то выход.

— Когда ты отказываешься помогать своей семье, сразу видно, что ты живешь в Америке, — говорит он.

— Да, я живу в Америке, — отвечаю я. — И я забочусь о своем шурине, вы же знаете. Но он не мой муж, он муж моей сестры.

— Но у тебя же есть сердце, Перл, — говорит он, задыхаясь. — Ты единственная, кому я могу поручить заботу о моем мальчике.

От судьбы не убежишь, говорю я себе, и единственное, в чем можно быть уверенным, — это в том, что в конце пути нас всех ждет смерть. Но почему моя судьба обязательно должна быть трагичной? Мы, китайцы, верим, что существует множество способов улучшить свою судьбу: мы зашиваем амулеты в детскую одежду, планируя дела, просим советов у мастеров фэн-шуй, а астрология говорит нам, с кем лучше сочетаться браком — с Крысой, Петухом или Лошадью. Но где же моя удача, где отпущенное мне счастье? Я в новом доме, но, вместо того, чтобы возиться с новорожденным сыном, я вынуждена заботиться о Верне. Я чувствую себя загнанной и обессиленной, меня все время снедает страх. Мне нужна помощь. Мне нужно, чтобы кто-то меня услышал.

В следующее воскресенье я, как обычно, иду с Джой в церковь. Слушая проповедь, я вспоминаю о своем первом знакомстве с Богом. Как-то раз, когда я была маленькой, на улице напротив нашего дома в Шанхае ко мне подошел ло фань, одетый в черное, и предложил купить у него Библию за два медяка. Я попросила денег у мамы, но она оттолкнула меня, сказав:

— Передай своему единобожнику, что ему лучше бы поклоняться своим предкам — это ему принесет больше пользы после смерти.

Вернувшись на улицу, я извинилась перед священником, что заставила себя ждать, и передала ему мамины слова. Тогда он отдал мне Библию бесплатно. Это была моя первая книга, и я ей очень обрадовалась, но той же ночью, когда я заснула, мама выбросила ее. Но священник не сдавался. Он пригласил меня в методистскую миссию, сказав, чтобы я просто приходила поиграть. Потом он предложил мне бесплатно посещать школу при миссии. Мама с папой не могли отказаться от такого выгодного предложения. Когда Мэй подросла, она присоединилась ко мне. Но мы не запоминали все эти разговоры об Иисусе. Мы были рисовыми христианами[29]и, с удовольствием пользуясь предоставляемыми иностранными бесами едой и уроками, не обращали внимания на их слова и верования. Когда мы стали красотками, те хилые ростки, которые успело в нас пустить христианство, окончательно увяли. После того, что произошло с Китаем, Шанхаем и со мной и мамой в хижине, я совсем перестала верить в существование Бога, единого, всемогущего и всемилостивого.

За последнее время мы столкнулись со множеством испытаний и потерь, худшей из которых была смерть моего сына. Я принимала китайские травы, делала приношения предкам и гадала по своим снам, но все это не помогло мне, да и не могло помочь, потому что я искала помощи не там, где должна была. Сидя на жесткой церковной скамье, я начинаю молиться: не об отце Лу, чья многотрудная жизнь подходит к концу, не своем муже, который несет все семейные тяготы на своем стальном веере, не о моем умершем сыне, не о Верне, чьи кости разрушаются у меня на глазах; я прошу мира своей душе, сил увидеть смысл во всех происходящих со мной бедах и веры в то, что за эти страдания я буду вознаграждена в раю.

Полив баклажаны и помидоры, я подтягиваю шланг к огурцам, которые оплетают шпалеры, стоящие у печи для сжигания отходов. Затем я сворачиваю шланг, ныряю под бельевую веревку и иду к веранде. Сейчас раннее утро воскресенья, и день обещает быть знойным. Я люблю американское слово «зной» — в этом засушливом городе оно обретает свой смысл. В Шанхае нам всегда казалось, что мы можем свариться во влажном воздухе.

Когда мы переехали в этот дом, я сказала Сэму, что хочу, чтобы у нас всегда была еда, и хочу устроить здесь свой маленький Китай. Тогда Сэм вместе с парой дядюшек вскопал мне лужайку, и я устроила там огород. Я вернула к жизни хризантемы, которые восхитительно цвели прошлой осенью, и выходила герань, растущую рядом с верандой. За последние два года я добавила в саду горшки с цимби-диумами,[30]кумкватом и азалиями. Попытка вырастить любимые в Китае пионы потерпела неудачу: здесь для них слишком жарко. С рододендроном я тоже потерпела поражение. Сэм попросил меня посадить бамбук, теперь нам все время приходится обрезать его, чтобы он не разросся чрезмерно.

Поднявшись по ступенькам, я вхожу на веранду, бросаю фартук на стиральную машину, застилаю кровати Мэй и Джой и отправляюсь на кухню. Мы с Сэмом владеем этим домом совместно с остальными членами семьи, но старшая женщина в семье — я. Кухня принадлежит мне, и в этой кухне в буквальном смысле хранится мое богатство. Под раковиной стоят две банки из-под кофе: в одну из них мы складываем жир с бекона, в другую — деньги на учебу Джой. Стол покрыт клеенкой, в термосе — горячая вода, чтобы быстро приготовить чай. На плите всегда стоит вок, в горшке на одной из задних горелок кипят травы, из которых готовится настой для Верна. Я собираю поднос с завтраком и несу его по коридору.