— Так-то оно так, но ведь, когда у нас говорят «немец», все понимают, что имеется в виду не плохой или хороший человек, а солдат, который убивал французов, который охраняет наших военнопленных, который заставляет нас голодать…

— Думаете, у меня об этом мыслей нет? Иной раз лежу с ним рядышком, а в голове крутится: «Может, его отец моего убил?» Вы же знаете, что отца моего убили в Первую мировую… Я об этом часто думаю, но, если честно, мне и на это наплевать. С одной стороны, я и он, а с другой — все остальные люди. Кто из этих людей о нас позаботился? Они травят нас, мучают, охотятся, как за кроликами. Ну и нам тоже на них наплевать. Когда действуют вроде бы ради людей, становятся, честное слово, хуже скотины. Меня в городке окрестили сукой. Нет! Суки те, кого сбили в свору, и они рвут того, на кого им указали. Я и Вилли… — Она замолчала и вздохнула. — Я люблю его, — сказала она наконец.

— Но полк-то скоро уйдет.

— Я знаю, мадам, но Вилли сказал, что после войны заберет меня к себе.

— И вы поверили?

— Да! Я поверила, — ответила она с вызовом.

— Вы с ума сошли! — воскликнула Люсиль. — Он забудет вас, едва они только покинут город. У вас братья в плену, и когда они вернутся… Поверьте мне, вы подвергаете себя большой опасности. То, что вы делаете, и опасно, и дурно, — закончила она.

— Когда братья вернутся…

Женщины молча посмотрели друг на друга. В душной, заставленной громоздкой деревенской мебелью комнате таился особый едва ощутимый запах, и в Люсиль он отзывался странной болью.

На лестнице, уже уходя, она повстречала замурзанных мальчишек, они неслись вниз через три ступеньки.

— Куда это вы? — спросила Люсиль.

— Играть в сад Перренов.

Перрены — наверное, самая богатая семья в городе — убежали в панике в июне сорокового года, оставив дом стоять нараспашку, не заперев шкафы, забыв серебряные ложки в ящиках, а платья на плечиках. Немцы хорошо у них поживились, а сад, неухоженный, запущенный, частью вытоптанный, превратился за это время в настоящие джунгли.

— Немцы разрешают вам туда ходить?

Мальчишки на вопрос не ответили и, хохоча, выскочили за дверь.

Люсиль возвращалась домой под дождем. Шла и смотрела, что делается в саду Перренов: несмотря на холодный дождь, между деревьями мелькали синие и розовые передники городской малышни. Время от времени она даже различала чумазую мокрую щеку, сияющую, розовую, будто персик среди зелени. Ребятишки рвали сирень, стряхивали цветы с вишен и гонялись друг за другом на лужайке. Взобравшись на кедр, мальчуган в красных штанишках свистел громче дрозда.

Стайка ребят довершала разорение сада, когда-то такого упорядоченного, такого любимого, куда в сумерках спускались все Перрены, мужчины в черных пиджаках, женщины в длинных шуршащих платьях, и, рассевшись на железных стульях, по-семейному любовались в молчании спеющей малиной и дынями. Мальчуган в розовом переднике, взобравшись на ограду, шел по верхней балке, балансируя между острых верхушек.

— Смотри, свалишься, несчастье мое, — предупредила его Люсиль.

Мальчишка внимательно посмотрел на нее и ничего не ответил, и вдруг Люсиль позавидовала беззаботной ребятне, которая радовалась жизни, несмотря на войну и все беды. Ей подумалось, что среди рабов, в которых все они превратились, только мальчишки остались свободными, «по-настоящему свободными», — сказала она себе.

С тяжелым сердцем вернулась она в молчаливый сумрачный дом, который сек холодным дождем ветер.

12

Люсиль немало удивилась, увидев в окно выходившего от них почтальона, — писали им редко. На столике в прихожей лежала открытка на ее имя.

Мадам, помните ли Вы пожилую пару, которую приютили у себя в июле прошлого года? Мы часто вспоминаем Вас, мадам, ваше гостеприимство и наш отдых у Вас в доме во время проклятого бегства. Будем счаспыивы узнать, что произошло у Вас нового за это время. Надеемся, что Ваш муж вернулся с войны живым и здоровым. Мы рады поделиться с Вами своим счастьем: наш сын нашелся! С самым искренним расположением,

Жанна и Морис Мишо 12, ул. Де ла Суре, Париж (XVI).

Люсиль обрадовалась. Славные, мужественные люди… Им повезло больше, чем ей… Они любят друг друга и вместе встречают и переживают все беды. Она убрала открытку в секретер и снова вернулась в столовую. Нет, день был все-таки очень хорошим, несмотря на непрекращающийся дождь. На столе стоял только один прибор, и она вновь порадовалась отсутствию свекрови: захочет, и почитает за едой. Но позавтракала очень быстро, подошла к окну и стала смотреть на дождь. Его гроза на хвосте принесла, как сказала кухарка Марта. За двое суток погода совершенно переменилась, и лучезарная весна превратилась в неведомое капризное и недоброе время года, перемешавшее последние снежинки с лепестками первых цветов; яблони за одну ночь растеряли всю бело-розовую пену, в продрогшем розарии торчали одни черные палки, ветер расколотил горшки, в которых росли герани и душистый горошек. «Все пропало, не будет у нас ни одного персика, — горевала Марта, убирая со стола. — Я затоплю камин у вас в комнате. Холод непереносимый. Немец-то попросил и у него огонь в камине развести, да только трубу там не чистили, так что дыму будет много. Ну, тем хуже для него. Я ему говорила, а он слушать не стал, думает, я из вредности, будто после того, как они у нас все отобрали, мы для них двух или трех полешек не найдем… Слышите? Кашляет! Пресвятая Дева Мария! Как же тяжело быть в услужении у немчуры! Иду! Иду! — крикнула она с сердцем.

Люсиль слышала, как Марта открыла дверь и принялась объяснять раздраженному немцу:

— А я вам что говорила? При таком-то ветре да при нечищенной каминной трубе, ясное дело, весь дым в комнате будет.

— А труба, mein Gott, спрашивается, почему не чищена? — закричал рассерженный немец.

— Почему? Почему? Откуда я знаю? Я тут разве хозяйка? Думаете, раз война, так делай, что вздумается?

— Ну, знаете ли, моя милая! Если вы полагаете, что я дам себя уморить в дыму, как кролика, вы ошибаетесь! Где хозяйки? Пусть поселят меня в гостиной, если не могут предоставить другую, пригодную для жилья комнату! Затопите камин в гостиной.

— Очень сожалею, сударь, но это невозможно, — вмешалась в разговор подошедшая к ним Люсиль. — Гостиная в наших провинциальных домах — парадная комната, в ней не живут. Убедитесь сами, даже камин там фальшивый!

— Как? Мраморный монумент с амурчиками, которые греют себе руки, не настоящий камин?

— Нет, и в нем ни разу не зажигали огонь, — с улыбкой закончила Люсиль. — Но если хотите, я могу вас пригласить в столовую, там топится печка. А ваша комната и в самом деле в плачевном состоянии, — прибавила она, заметив дым, который плыл из-за двери.

— Да я едва не умер от удушья! Что ни говорите, а ремесло солдата полно опасностей! Но я ни за что на свете не хотел бы докучать вам. В городе есть кафе-бильярдные, полные пыли и меловых облаков. Ваша свекровь, мадам…