— Спасибо, спасибо, дорогое дитя мое! А теперь мы пойдем.

— Только после того, как немного освежитесь, — сказала госпожа Анжелье.

— Нам так не хочется доставлять вам беспокойство!

— Вы шутите…

Они тихо, благовоспитанно заворковали, сидя вокруг графина с оранжадом и тарелкой с печеньем, которые принесла Марта. Немного успокоившись, дамы заговорили о войне. Они сомневались в победе немцев, но не желали победы и англичанам. Им хотелось, чтобы побеждены были все. Во всех бедах они винили завладевшее народом стремление к хорошей жизни. Затем разговор от общих тем перешел к частным. Мадам Перрен и мадам Анжелье заговорили о своих болезнях. Мадам Перрен долго рассказывала о своем последнем приступе ревматизма, мадам Анжелье слушала с нетерпением и, как только собеседница приостановилась, чтобы перевести дух и продолжить, быстро сказала: «Вот и у меня тоже» — и принялась рассказывать о своем приступе ревматизма.

Дочери госпожи Перрен благовоспитанно откусывали от своих печеньиц. За окнами лил дождь.

14

На следующее утро дождь перестал. Солнце осветило теплую, влажную, счастливую землю. Люсиль спала мало и с раннего утра сидела на скамейке в саду, дожидаясь немца. Как только он вышел из дома, она подошла к нему и протянула ему список. Оба они чувствовали на себе глаза старой госпожи Анжелье, кухарки Марты, не говоря уж о соседях, которые наблюдали из-за закрытых ставен за стоящей посреди аллеи парой.

— Будьте добры, проводите меня до дома ваших знакомых, — попросил немец, — и я постараюсь найти при вас все те вещи, которые они просят; но надо сказать, что много кто из наших останавливался в этом брошенном хозяевами доме, так что он может быть в весьма плачевном состоянии. Впрочем, посмотрим…

Они прошли через весь город рядом, обменявшись двумя-тремя словами.

На перекрестке возле гостиницы «Для путешественников» Люсиль заметила черную вуаль госпожи Перрен. На Люсиль и ее спутника прохожие смотрели с любопытством, в их улыбках было что-то заговорщицкое, и витала даже тень одобрения. Все знали, что она идет отбирать у врага пусть малую, но толику награбленного (в виде вставной челюсти, фарфорового умывального таза и других имеющих лишь сентиментальное значение вещей). Старушка, которая без смертельного ужаса не могла смотреть на немецкую форму, тем не менее подошла к Люсиль и вполголоса ей сказала:

— Так и надо… В добрый час… Думаю, вы их не боитесь?

Офицер улыбнулся:

— Они принимают вас за Юдифь, которая направляется в шатер Олоферна. Надеюсь, вы далеки от черных намерений библейской дамы? Ну, вот мы и пришли. Не сочтите за труд войти, мадам!

Немец распахнул перед Люсиль тяжелую решетчатую калитку, и на ее скрип отозвался меланхоличный звон колокольчика, когда-то предупреждавшего Перренов о том, что идут гости. За год сад зарос, и от его заброшенности непременно защемило бы сердце в любой, не такой ослепительно яркий день. Но в это майское утро солнце вышло после пролившегося накануне дождя, и в его лучах сияла мокрая трава заросших аллей, и глаз радовали ромашки, васильки и множество других полевых цветов. Вольно разрослись и кусты, и свежие грозди сирени ласково гладили проходящую мимо Люсиль. В доме находилось человек двенадцать солдат и вся городская ребятня, блаженствовавшая целыми днями в прихожей Перренов (точно такой же, как у Анжелье, — полутемной, с легким запахом плесени, зеленоватыми окнами и рогатыми охотничьими трофеями по стенам). Люсиль узнала двух малышек тележника, они сидели на коленях белобрысого солдатика с большим смешливым ртом. Сынишка столяра играл в лошадки, оседлав другого солдата. Четверо пацанят, младшему два, старшему около шести, безотцовщина швеи, разлеглись на паркетном полу и плели венки из незабудок и белых душистых гвоздичек, какие еще совсем недавно аккуратно обрамляли газоны.

Солдаты вскочили и застыли по стойке «смирно», задрав головы вверх, выставив вперед подбородки, они так старательно тянули их, что было видно, как напряглись у них на шее вены.

Офицер обратился к Люсиль:

— Будьте добры, дайте мне ваш список. Мы будем искать вместе. — Он прочитал его и улыбнулся. — Начнем с канапе, оно должно находиться в гостиной. Гостиная здесь, я полагаю?

Он толкнул дверь и вошел в обширную комнату, загроможденную мебелью — частью опрокинутой, частью поломанной, картины стояли на полу, прислоненные к стенам, некоторые из них были порваны ударом сапога. На полу валялись обрывки газет, солома (без сомнения, следы поспешного бегства сорокового года) и недокуренные сигары, оставленные новыми жильцами. На постаменте красовалось чучело бульдога, украшенное венком из увядших цветов, морда у бульдога была рассечена надвое.

— Боже мой! Ну и вид! — удрученно сказала Люсиль.

Но было и что-то комичное во всей этой обстановке, и особенно в сконфуженных лицах солдат и офицера. Немец, увидев упрек во взгляде Люсиль, заговорил с напором:

— У моих родителей была вилла на берегу Рейна, ваши солдаты квартировали в ней во время прошлой войны. Они разбили редкие, драгоценные музыкальные инструменты, хранившиеся в нашей семье на протяжении двух столетий, и разорвали по листочку книги, принадлежавшие Гете.

Люсиль не могла удержаться от улыбки: молодой человек защищался со страстью и обидой мальчугана, которого ругают за проступок, а он с негодованием отвечает: «Но не я же первый начал, мадам, начали другие…»

Люсиль почувствовала почти физическое удовольствие, увидев совершенно детское выражение на лице того, кто был для нее неумолимым врагом, суровым и жестоким воином. «Нечего себя обманывать, — подумала она, — мы у него в руках. И совершенно беззащитны. И если живы и никто не посягнул на наше добро, то только потому, что он так пожелал». Чувства, которые проснулись в ней, ее пугали — что-то подобное она испытала бы, погладив дикого хищника, смесь нежности и страха, терпкую сладость.

Игра ей понравилась, и она решила ее продолжить.

— Вам должно быть стыдно, — заявила она, нахмурив брови. — Оставленные дома находятся под защитой немецкой армии, для нее это дело чести!

Он выслушал ее, постукивая тросточкой по голенищу сапога. Потом повернулся к солдатам и очень резко заговорил с ними. Люсиль поняла, что он приказывает им навести в доме порядок, починить все, что было поломано, отчистить полы и мебель. Его немецкий язык, властный тон и вибрирующий металлический голос доставляли Люсиль то же наслаждение, что и жадный поцелуй, закончившийся укусом. Она коснулась ладонями своих пылающих щек и приказала сама себе: «Довольно! Больше о нем не думай! Ты на опасном пути…»

Она направилась к двери.

— Я не останусь здесь. Мне здесь нечего делать. У вас список. С помощью ваших солдат вы разыщете просимые вещи.

Он тут же оказался с ней рядом.

— Прошу вас, не надо уходить с чувством гнева. Даю вам слово, что по мере возможного все будет приведено в порядок. Послушайте! Давайте поступим так: солдаты разыщут вещи, нагрузят на тележку, отвезут под вашим присмотром и сложат найденное к ногам госпожи Перрен. Я провожу вас и принесу свои извинения. Большего я сделать не могу. А пока пойдемте в сад. Мы немного там погуляем, и я нарву вам прекрасных цветов.