Я присаживаюсь рядом с Идолом. Щупаю пульс. Жив. Но кровь в его волосах меня пугает. Как долго он продержится? Насколько глубока рана? Я не знаю.

— Вызовите «скорую». Я сделаю всё, что вы скажете.

— Да ничего с твоим алкашом не станет, — фыркает старая фурия. — А ты давай, рассказывай, что он сочинил, этот никчемный затейник, что по случаю записался тебе в отцы.

Что-то не сходится.

— Зачем вы так? Он же ваш сын.

— Он ей не сын. Наверное, всё дело в этом, — раздаётся неожиданно голос Самохина.

Он выглядит ужасно. Костюм мятый и несвежий. Лицо потное и красное. Но сейчас я рада видеть его, как никогда. Хочется, как к родному, броситься на шею. Но я боюсь с места сдвинуться. Да и не могу, наверное: держусь из последних сил, чтобы не упасть.

Самохин

Он успел. Невольно благодарил бога, в которого никогда не верил. До сегодня.

Он стоит всё так же. Лицом к Спине, что сидит сейчас на диване. Всё та же несуразная голова на слишком тощем теле. Те же острые лопатки и неизменная вонючая сигарета в руке.

Старуха Кудрявцева всегда отличалась крутым характером. Деньги испортили её. Власть — развратила.

Ей нравилось играть людьми, двигать их как пешки, сталкивать лбами, наслаждаться срачами. Но если раньше она занималась этим в мелких масштабах, то коктейль из денег и власти сделали её неуправляемой.

Поговаривали, что у неё опухоль в голове. Давит на мозг. Самохин подозревал, что это негласная корона сделала своё дело. Сергей сам невольно это поощрял. Чувствовал себя виноватым. Да и старая ведьма искусно внушала ему чувство вины.

— Какие люди! — поворачивается она всем корпусом и скалит жёлтые прокуренные зубы. Глаз у неё совершенно безумный, но Самохин, безусловно, предвзят. Кудрявцева для него давно и бесповоротно сумасшедшая. — Господин нотариус пожаловали! Надоело скрываться как крысе? Вылезли, сударь, из своей вонючей норы?

Она затягивается и закашливается.

— Много знаете, говорите?

Самохин проходит вперёд. Его не трогают. Команды «фас!» не было. Он встаёт рядом с Ивой. Девушка слишком бледна и дышит поверхностно.

— От каждой гадюки, даже самой ядовитой, должно быть противоядие, Ольга Антоновна. Можете кусаться. Ваш яд больше не опасен. К тому же, зубы вам вырвали. Жаль, что вы этого не заметили.

— Не сын? — шелестит Ива. Вид у неё жалкий.

— Ну какой же он мне сын? — сверлит Кудрявцева девушку жабьими глазами. — Моего дорогого супруга Коленьки — возможно. И то не точно. А мне он никто. Приволок отродье — любите и жалуйте. А он и отблагодарил, да. Это из-за него Коля погиб. Спасал его никчёмную жизнь. Лучше бы он тогда под лёд ушёл. Сдох. Коли не стало, а мне пришлось ещё два года ублюдка кормить и поить, отрывая от дочери.

— Ну зачем же вы прибедняетесь? — Самохину очень хочется протереть очки, но он сейчас не смеет. Нужно продержаться ещё немного. — Муж вам покойный оставил очень прибыльное дело и неплохие деньги. А вы с Сергея, когда он на ноги встал и с нуля всего добился сам, потом три шкуры содрали. Ещё и попрекали без конца. И поддерживали чувство вины.

— Всю жизнь его ненавидела! — летит изо рта старой сумасшедшей слюна. Она сейчас и впрямь на высохшую гадюку похожа. Мумифицированный обломок. Дряхлая злобная калоша.

— Поэтому и убили. Тем же самым способом, — ему не страшно произносить обвинения.

— Никто его не убивал. Он сам. Всю жизнь любил приключения на жопу.

Это ложь. Старая Кудрявцева даже не пытается маску на лицо натянуть. Но жесты и мимика не доказательства.

— Он оставил вам всё. Недвижимость, бизнес. Ему хватило сил и ума сохранить для дочери дом и вывести активы. А вам всё мало? Оставьте девочку в покое. Живите мирно. Война закончилась полгода назад, когда вы укатали Сергея под лёд. Отомстили, разрушили и успокойтесь, наконец. Вам осталось — всего ничего топтать этот мир. Уйдите если не с чистой совестью, то хотя бы без лишней крови на своих нечистых руках.

— Всё?! Да он обвёл меня вокруг пальца, мерзавец! С какой стати я должна отдать что-то непонятно кому? Его гнилому семени! Вырвать, уничтожить с корнем! Чтобы следа не осталось!

— Бабушка?..

Самохин давно заметил Репина, что зашёл в дом и замер. Слушал и менялся в лице. Маленькая бомба. Способ ещё немного потянуть время. Как же некстати этот элитный посёлок находится довольно далеко от города.

Никита Репин

Он не мог поверить своим ушам. Нет. Этого быть не может.

Старуха вскакивает, как ужаленная. Крутится на месте волчком. Мечется. Не ожидала.

— Я ведь вам тоже не родной. Может, и меня надо было?.. — он сглатывает ком. Кадык дёргается. Ведь он собирался в тот день отправиться на рыбалку вместе с Кудрявцевым.

— Что ты говоришь, мальчик мой, — губы её неприятно шлёпают, прилипают друг к другу. — Ты сын моей дочери, единственный наследник.

— Но я не её сын, — твердит он, зная правду. — Сын её мужа. Как и Сергей. Может, это ваше наказание? Завершение цикла? Матрица, в которой вы запутались?

С каждой фразой он делает шаг, приближаясь к женщине, которая всегда для него была просто бабушкой. Он не знал её другой. Чудаковатой — да. С неизменной сигаретой в пальцах — да. Но ему она улыбалась почти тепло. Любила. Оберегала. Пыталась втянуть в бизнес, не понимая: ему неинтересно, скучно, постыло. Он не находил в этом ничего хорошего или привлекательного. Ему не нравилось делать деньги. Никита любил ими пользоваться. Любил их за свободу, которую они дарили. На этом всё.

— Ваш род угасает. Остались лишь моя мать да Ива. Хотите вы того или нет, — в ней кровь вашего мужа, которого, по вашим словам, вы беззаветно любили.

— Никита, сынок, что ты такое говоришь? — как же она мерзка, когда пытается выкрутиться, задобрить, обмануть.

— Я не ваш сын и не ваш внук. Я Репин. Во мне нет ничего от Кудрявцевых. Только мама, которую я люблю, потому что для неё не важно, кто я. Я для неё сын. Она моя мать. Это прочнее кровных уз. Сильнее клановости и материально-социального статуса. Важнее ваших чёртовых денег, ради которых вы готовы убивать и грызть глотки.

Он уже близко, и способен схватить её, эту чокнутую старуху, что в один момент из доброй бабушки превратилась в чудовище. В гадостного спрута, что пожирает сам себя изнутри.

И тут всё приходит в движение. Кажется, кто-то вызвал охрану.

Прокуренная до мозгов тварь кидается вперёд. Никита ничего не успевает сделать. Самохин — тоже. Она кидается на Иву и изо всех сил толкает её в грудь, и девушка падает, падает, падает… Оседает на пол, как осенний лист в безветренную погоду. Лицо её искажает боль. Из горла вырывается хрип. Она корчится и затихает рядом с безвольным телом бывшего певца.