– Оксана, вы давно с Костей женаты?

– Давно, – непривычно кратко отвечала Истомина.

– А…

– Вы хотите спросить, давно ли он пьет?

– Нет, – Мальцева пыталась спорить с очевидным.

– Пьет он… всю жизнь!

Тамара промолчала.

– А у нас трое детей: Лиза, Женя, Ира. Ире – двадцать два.

Мальцева уловила ритм беседы и поняла, что никакой необходимости в том, чтобы задавать встречные вопросы, не было и нет. Фьяметта сама прекрасно с этим справляется, и ее, Мальцевой, присутствие исключительно формально. Не случайно Истомина перебегала с одной стороны монастырской тропы на другую, одновременно выступая и истцом, и ответчиком.

– Мама, – возмутился Женя, – ну что ты все время бегаешь и толкаешься?!

– А? – не услышала вопроса Фьяметта.

– Все время, – жаловался такой же кудрявый, как отец, подросток. – То в одну сторону, то в другую. Вот посмотри, Лизку от тебя уже укачало.

И действительно, Оля-Лиза вечером была до странности миролюбиво настроена. Скорой смерти она пообещала только родителям, а новых знакомых почему-то тактично обошла стороной. За весь вечер юная Ванга не отдала ни одного приказания и молча смотрела на Виктора влюбленными глазами, отчего Тамаре стало не по себе. Тоже понятно почему: того и гляди пожелает доброго сна. На веки вечные.

Машка весь вечер томилась то ли от ревности, то ли от скуки. Периодически девочка заявляла о своих правах то на мать, то на отца, то на звание постоянного клиента кафе «У Алика». Похоже, с отъездом кубанцев, а точнее – Гены, интерес к морю и, значит, смысл отдыха был утрачен. Маруся считала дни до отъезда и периодически напоминала родителям о том, что осталось четыре, три, два дня и пора, пора покупать гостинцы тем, кто остался без моря, без гор и без кишечной палочки в животе. Для этого она составила список, куда деловито вносила комментарии – «круж», что означало кружка с видами Абхазии, «фень» – какая-то побрякушка либо на руку, либо на ногу, либо куда получится, «ч.д.» – чай дедам и еще кому не достанется ничего другого. Тамара тайком подглядывала в этот список, но половины в нем разобрать не могла, поэтому головы над этими безумными «круж», «фень», «ч.д.» и проч. не ломала. Вот и сейчас, поднимаясь по монастырской тропе к пансионату, Машка была занята сложными арифметическими подсчетами и проверкой статданных. Ни Фьяметта, ни Оля-Лиза ее особенно-то и не интересовали. Разве только Женька, но и тот дурак, естественно. Кем же ему быть? Этому кудрявому брату мерзкой девочки!

А маленькая и беленькая совсем уже съежилась от усталости и жалобно захныкала.

– Спать хочет, – догадалась Тамара и окликнула Истомину: – Оксана, Лизавета ваша того и гляди упадет.

– Да, – пискнула маленькая и беленькая и протянула ручки к матери.

– На ручки? – переспросила Фьяметта, а Машка язвительно про себя отметила:

– Можно и на головку!

– На ручки! – согласилась Оля-Лиза и присела на корточки.

– А может, ножками? – не теряла надежды ее мать.

– Не-е-ет, – захныкала девочка. – Оля устала. Оля хочет спать.

– Чуть-чуть осталось, – поддержала товарища Тамара. – Совсем чуть-чуть, и скоро калитка.

– Нет, – строго заявила младшая Истомина и села на не остывшие еще камни.

– Да ладно еще! – возмутилась Машка, исходя из собственного опыта. – Пойдемте. Испугается – прибежит.

Фьяметта укоризненно посмотрела на Марусю, отчего Тамаре стало стыдно. В дочерней фразе она услышала отголоски знакомых формул: «Каждый – кузнец своего счастья», «Хочешь быть счастливым? Будь им!», «Позаботься о себе» и др. Одернуть дочь она не решилась, предположив, что от усталости Машка может не удержать позиций и заявить во всеуслышание роковое: «Ты же говорила?!»

Истомина опустилась на корточки рядом с дочерью и погладила ее по голове.

– Давай, Лизунчик. Мама возьмет тебя на ручки.

Девочка высокомерно откинула головку и тут же обмякла. Фьяметта, кряхтя, поднялась и попыталась придать своей ноше максимально комфортное положение.

– Давай уже! – выступил из темноты Женька, предпочитающий держаться от этих баб в отдалении. Относительном, конечно, но все-таки.

– Что ты! – зашипела его мать.

– Ничего! – в ответ раздалось такое же шипение. – Давай.

– Правда, Оксана, позвольте Жене вам помочь, – встряла Тамара в семейную перепалку.

– Скажите ей! – потребовал сатисфакции подросток. – Не женское это дело.

– Не женское… – то ли спросила, то ли подтвердила Мальцева слова Жени Истомина.

– Долго еще?! – возмутилась Машка и этим внесла свою лепту, после чего Фьяметта сдалась, а Женька взвалил сестру себе на плечи и стремительно зашагал вверх.

Тамара тут же вспомнила брюзжащего при подъеме супруга и искренно посочувствовала мальчишке. А еще… Ей было стыдно признаться в этом, но она позавидовала Оксане Истоминой, шут его знает, как ее там по батюшке. Позавидовала матери троих детей уже хотя бы потому, что среди этих трех рос мужчина, снисходительно глядевший на особ противоположного пола и точно знающий, что без него они пропадут.

– Ма-а-ам, – пристроилась Маруся к материнскому боку. – Ты видела?

– Что?

– Ну это… Как Женя взял ее и понес.

– Видела.

– Ма-ам, – тревожно протянула Машка, видимо решая для себя какой-то важный вопрос, – а меня папа так носил?

– На плечах? – уточнила женщина.

– На себе.

– Носил, дорогая. Причем с удовольствием и лет до трех. Пока ты не завопила, что «сама-а-а!».

– А сейчас? – никак не унималась Маруся. – Сейчас бы понес?

Тамара остереглась спрашивать, на каком это основании нужно тащить в гору на собственных закорках десятилетнюю девицу, и потому залихватски ответила:

– Конечно, понес бы.

– Ну ведь тяжело? – иезуитски подсказала девочка.

– Тяжело. Но тебя бы твой папа понес, – ответила Мальцева, про себя завершая фразу: «Правда, неизвестно, донес бы или нет».

Ирония в данном разговоре была абсолютно неуместна, и Тамара это прекрасно понимала, поэтому на всякий случай решила собственную дочь заякорить, прочитав ей лекцию о том, что должен делать настоящий мужчина. Для пущей убедительности женщина привела в пример подвиг Жени Истомина. На что Машка, сузив глаза, прошипела:

– Все равно дурак!

К моменту, когда компания добралась до пансионата, разразилась гроза, отчего Оля-Лиза проснулась, Маруся взвизгнула, а Майя Герзмава все-таки решила закрыть свое знаменитое кафе, о чем и сообщила последним посетителям.

Истомин порылся в карманах, выгреб скомканные бумажки, гремящую мелочь и пригрозил товарищу: