– Ладно, Грошев. Еще раз спасибо за работу. Задумку твою я еще раз перечту внимательно, с другими людьми ею поделюсь. Ситуация у нас сейчас на самом деле слишком уж нестандартная, ни одним уставом или наставлением не предусмотренная. Сейчас каждая дельная мысль – на вес золота, каждое лыко – в строку. А пока дуй-ка в дежурку. Там через, – полковник снова смотрит на свои часы и возвращает назад мою флешку, – три минуты совещание командиров подразделений. Начштаба будет задачи на день раздавать. Не опоздай.

– Есть, тащ полковник!

В дежурку так в дежурку. Интересно, что день грядущий нам готовит?

Интермедия четвертая. Евгения Воробьева

Лагерь беженцев… Странное словосочетание, чуждое какое-то, инородное, совсем не подходящее для России. С ним все время ассоциируется Африка: какие-то смутные детские воспоминания – репортажи в программе «Время» про очередную гражданскую войну в какой-нибудь Либерии, Буркина-Фасо или Конго, да совсем свежий фильм «Кровавый алмаз» с возмужавшим, но по-прежнему симпатичным Ди Каприо, на который она примерно месяц назад ходила в кинотеатр. Беспросветная нищета, из какого-то мусора кое-как слепленные шалаши и маленькие хижины, редкие нитки ржавой колючей проволоки на покосившихся столбах, грязь и мусор. И даже на вид – ощущение полнейшей безнадеги. Не так давно, в середине девяностых, в новостях очень много говорили о лагерях беженцев в России, но это было далеко, где-то на Кавказе, за многие сотни километров и от бурлящей Москвы, и от сонного Иванова. А то, что далеко, чего не видишь своими собственными глазами, того как бы и нет. Теперь же оно есть. Как там у Маяковского? «И явится весомо, грубо, зримо…» Точно сказано, пусть и совсем по другому поводу.

Конечно, выглядит все и не так ужасно, как в тех репортажах. Старые, выцветшие, до небольших дыр пропревшие и немного истрепавшиеся у земли армейские брезентовые палатки, тесно прижатые друг к другу, расставленные аккуратными рядами на футбольном поле посреди воинской части. С двух сторон этот небольшой стадион окружен зданиями: штабным корпусом, спортзалом и офицерской столовой – с одной, и медсанчастью – с другой. С третьей – какое-то нагромождение труб, лесенок и турников: спортгородок. С четвертой – неглубокий овраг, отделяющий футбольное поле и примыкающий к нему спортгородок с разными турниками и полосой препятствий от большого полигона, который солдаты из охраны называют тактическим полем[94]. На этом самом поле сейчас – тоже палатки. Много, ряды и ряды. Вокруг – построенный явно на скорую руку, но вполне добротный двойной забор из сетки-рабицы на немного ржавых, но толстых металлических трубах. Высокий – метра три с половиной, сверху еще и оплетенный странного вида завитой в спираль колючей проволокой. На всех крышах – часовые с автоматами и даже пулеметами. И вдоль забора снаружи время от времени проходит патруль из трех вооруженных солдат. Кроме того, по обе стороны от штабного корпуса торчали из-под земли диковинными грибами темно-зеленые металлические колпаки, очень похожие на башни тех бронированных машин, в которых ездили по Москве спасшие ее омоновцы. Разве что выглядывавшие из амбразур стволы тут были по размеру намного меньше. Время от времени то тут, то там на периметре охранения бахали одиночные выстрелы, а порой и сразу несколько стволов начинали молотить грохочущей скороговоркой. Это посты охранения отстреливали лезущих к забору мертвецов. Удивительно, но при выстрелах на периметре большинство людей вокруг перестали не то что дергаться, а вообще реагировать. Стрельба стала привычным, обыденным звуком. Этаким неизбежным «звуковым сопровождением» вроде гудков клаксонов и хлопков автомобильных глушителей в городах. Точно так же не вызывали уже никаких эмоций ходящие вокруг вооруженные люди. Но тут все было вообще просто: чего их бояться, если они тебя и твою семью защищают? В общем, на Женькин непрофессиональный взгляд, охранялось тут все серьезно и на совесть.

Внутри палаток обстановка предельно спартанская – простенькие, похожие на небольшие металлические ящики с дверцей печки с трубами, выведенными на улицу через отверстие в крыше, по две штуки на палатку. В центре, между двумя высокими опорными столбами – явно кое-как, наспех сбитые из плохо оструганного горбыля стол и две длинные скамьи, накрытые обычным, сложенным вдвое толстым полиэтиленом, и синяя пластиковая бочка с водой. Ее и умываться в умывальники набирают, и пьют. Вдоль стен рядком стоят облезлые и сильно ржавые двухъярусные кровати с провисшими панцирными сетками. По шесть с каждой стороны. Итого – двадцать четыре человека в палатке. И это им еще повезло, кроватей на все палатки не хватило, и в некоторых сколотили длинные, во всю стену двухэтажные нары. Все «удобства» снаружи: на двух столбах и приколоченной к ним широкой доске висят три деревенских умывальника, а чуть поодаль от палаток, у самого забора, рядом с клубом – большущий, наверное, штук на тридцать «посадочных мест» туалет. На койках нет не то что постельного белья, но даже матрасов. Скрипучие ржавые сетки накрыты солдатскими плащ-палатками. Тоже старыми, блеклыми, неоднократно заштопанными. Как отец в таких случаях шутил: «В ней трое померли, двух похоронили». Очень на то похоже. Стоит все прямо на земле, никакого настила нет и в помине, разве что песком, перемешанным с мелким гравием, какая-то добрая душа все засыпала. А иначе – была бы в палатке непролазная грязь – как-никак март на дворе. Дрова в печке сырые, горят так себе, зато сильно дымят. Солдатики – добрые души, поделились своим богатым жизненным опытом и куда меньшими материальными благами: принесли полведра солярки и отмытую консервную банку из-под сайры, посоветовав время от времени подплескивать понемногу на расколотые поленья в печи. Дрова стали гореть лучше, но дымить – еще больше, да и запах у горящей солярки не самый приятный. Вдобавок жестяные колена, из которых печные трубы собраны, – старые, ржавые и мятые – оказались очень плохо подогнанными. Часть дыма выходит через трубу не на улицу, а прямо в палатку. Из-за этого под потолком постоянно клубится сизое марево. Все девчонки (а их палатка – чисто женская) сильно кашляют. Но зато внутри тепло. А вот вчера ночью они все уснули и не уследили за печками. Те погасли, и к утру все население палатки дружно подпрыгивало, приседало и похлопывало себя озябшими руками по бокам на небольшом пятачке перед входным тамбуром. Даже на улице оказалось теплее, чем внутри. Женька и представить себе не хотела, что могло бы быть, останься она до сих пор в своей офисной униформе: обтягивающей юбочке, блузке и коротенькой демисезонной курточке. Если и не окочурилась бы, то уж как минимум пневмонию заработала. Но ей повезло: в эвакуационном центре на Триумфальной площади, куда ее привезли омоновцы, кроме них были еще и врачи из МЧС. И увидев, в каком виде эвакуируется Женька, две находившиеся среди них женщины просто в ужас пришли. Поохали сочувствующе, пообещали помочь. И помогли. Буквально через час какой-то полный дядька с ухоженной испанской бородкой, одетый в аляповатую темно-синюю форму МЧС, принес ей и каким-то ребятам, нарвавшимся на грабителей и серьезно пострадавшим, несколько комплектов армейского камуфляжа. И летнего, и зимнего, и даже белье нательное, которое он обозвал «белугой», не забыл. Смешное такое, из толстой и мягкой на ощупь белой фланели. Просторная рубашка с длинным рукавом и треугольным, как у пуловера, воротом и обтягивающие штаны с ширинкой на пуговицах. Как ни странно, все оказалось по размеру и впору. Когда она сказала об этом, бородатый аж надулся от гордости, легонько ткнул себя кулаком в грудь и заявил, что у него – глаз-алмаз и он уже столько призывников за свою жизнь одел, что ему достаточно один раз на человека поглядеть, чтоб его размер одежды выяснить. А вот с обувью вышла проблема – не было на здешнем складе таких маленьких сапог. Толстяк с виноватым лицом лишь руками развел: мол, не предусмотрена армейским снабжением такая нога. Детский размер. Так и пришлось бы Женьке и дальше дефилировать на шпильках, но ей снова повезло – поделилась своими кроссовками одна из спасенных омоновцами в доме на Садовом кольце девушка. Но даже несмотря на теплую «белугу» и два слоя камуфляжа, замерзла Женька буквально как собака. Весна в этом году, конечно, аномально теплая, но это днем, а вот ночью температура до нуля падала.