Комиссия действительно собралась 12 ноября, но никто не явился, равно как и в следующие дни. Члены комиссии вынуждены были призвать епископа Парижского, а потом городского прево проявить чуть больше усердия. Так что первый свидетель явился только 22 ноября. 26 ноября вслед за Гуго де Перо, не пожелавшим ничего сказать, перед комиссией предстал Жак де Моле.[599] Зачитав ему вызов, члены комиссии спросили, хочет ли он защищать свой орден. Жак де Моле ответил уклончиво. Было бы удивительно, — сказал он для начала, — если бы папство пожелало беспричинно уничтожить столь старинный орден, которому оно дало столько привилегий. Впрочем, у него нет необходимых способностей, чтобы защищать свой орден; он очень хотел бы это сделать, это даже его долг, но он — пленник папы и короля, без средств и без советников. Как он мог бы это сделать?

Таким образом, он попросил помощи и совета, и члены комиссии изъявили готовность предоставить ему отсрочку; однако они напомнили ему, что это процесс о ереси и что он дает показания, так что пусть будет осторожен. Чтобы он мог размышлять с полным знанием дела, было велено, чтобы ему прочли и перевели на разговорный язык буллу «Faciens misericordiam» и другие апостолические послания; так он узнал, в чем признался кардиналам в Шиноне. По ходу этого чтения он дважды выразил удивление. По его окончании он заявил, что был бы готов сказать кое-что, если бы «вы не были тем, кто вы есть», и добавил (загадочная фраза): «Таких развращенных людей должна бы постигать судьба, какую им уготовляют сарацины и татары: они отрубают головы развращенным людям».

На что члены комиссии ответили ему, что довольствуются судом над еретиками. Заметив присутствие в зале Гильома де Плезиана, который вошел в зал самовольно, без разрешения членов комиссии, Жак де Моле попросил дозволения поговорить с ним. Похоже, между Плезианом и великим магистром существовало какое-то взаимопонимание, если только сочувствие королевского советника не было притворным. Последний посоветовал Жаку де Моле остерегаться противоречить прежним признаниям. Тогда Жак де Моле, чтобы «не упасть на голову»,[600] попросил двухдневной отсрочки на размышление, которую комиссия ему предоставила.

Никаких сомнений, что в этот момент Жак де Моле подумал об отпущении грехов, данном кардиналами в Шиноне. Предостережение Гильома де Плезиана, вероятно, имело к этому отношение: понятие «повторно впавший в ересь» витает в воздухе, и пусть Моле имеет в виду эту угрозу.

Много дискутировали по поводу того, что означает удивление Жака де Моле при чтении его показаний в Шиноне. П. Виолле даже вообразил, что протокол этих признаний был целиком сфальсифицирован кардиналами ради блага Моле: в действительности тот якобы продолжал отпираться от прежних признаний, что немедленно должно было навлечь на него те неприятности, о которых ему напомнил Гильом де Плезиан в приватной беседе во время допроса 26 ноября. Чтобы вывести его из затруднительного положения, Фредоль и Сюизи якобы сфабриковали подделку.[601] Это объяснение притянуто за уши, и Ж. Лизеран опроверг его.

Момент был капитально важным. Он оказался переломным в поведении Жака де Моле, что стало понятно через два дня, когда тот снова явился на суд.

Насколько он колебался 26 ноября, настолько 28-го он проявил твердость.[602] Как раз «беспричинное» вмешательство Гильома де Ногаре, тоже прошедшего через зал без приглашения комиссии, на миг смутило его. Когда его снова спросили, хочет ли он защищать орден, он ответил: он — бедный неграмотный (не знающий латыни) рыцарь, и, поскольку он понял, что право судить его оставил себе папа, то комиссии он ничего больше не хочет говорить. Жак де Моле намекал, конечно, на тексты, которые ему прочли два дня назад, и на процедуру, начатую в силу буллы «Рааепз гшзепсогсНат». Поскольку члены комиссии настаивали, он четко ответил, что не хочет защищать орден, что полагается на папу и просит комиссию способствовать, чтобы он, Моле, как можно скорее предстал перед своим судьей, «ибо только тогда он, в меру своих сил, скажет государю папе то, что послужит к чести Христа и Церкви».[603]

Но, чтобы «облегчить свою совесть», он изложил членам комиссии три факта, имеющие отношение к ордену Храма. Нет ни одного ордена, где бы места отправления культа, декор и сам культ были бы столь прекрасны, места бы столь хорошо содержались, а культ столь хорошо отправляли; нет ни одного ордена, где подавали бы столько милостыни; и нет ни одного ордена, который пролил бы столько крови в защиту веры. Члены комиссии возразили, что все это замечательно, но без веры отнюдь не служит спасению души. На что Жак де Моле «ответил, что это верно и что сам он воистину верит в Бога, и в Троицу, и во все прочие догматы католической веры, и что есть единственный Бог, единственная вера, единственное крещение и одна-единственная Церковь, и что, когда душа отделится от тела, станет ясно, что хорошо и что дурно, и всякий узнает то, о чем ныне идет речь». Безупречно ортодоксальное кредо и, может быть, уже вызов на Страшный Суд перед Богом, обращенный к тем «развращенным людям», которых он в загадочной форме обличал два дня назад.[604]

После этого заявления и вмешался Гильом де Но-гаре, процитировав хроники Сен-Дени (он ссылался на «Большие французские хроники», но выяснено, что этих слов там нет), где рассказывается, что еще Сала-дин обличал орден Храма в содомии и отступничестве. Смутившись, Жак де Моле ответил, что никогда не слышал об этом, и как раз упомянул пример Гильома де Боже, который заключил перемирие с султаном, однако с целью спасти то, что еще можно было спасти. Наконец великий магистр попросил, чтобы ему наконец дозволили регулярно посещать мессу и предоставили капеллу и капеллана.

Перелом произошел. Жак де Моле нашел ход, который он счел верным средством выбраться из ловушки, в которую угодил после своих признаний в октябре 1307 года. Больше он не будет говорить. Но, замолчав таким образом, он не включится в ту глубинную волну, которая весной 1310 г. оживит надежду тамплиеров и пошатнет здание обвинения.

В последний раз приведенный на заседание комиссии 2 марта 1310 г., Жак де Моле не отступил от позиции, занятой им 28 ноября: он будет говорить только перед папой. Члены комиссии обоснованно заметили ему, что он смешивает два процесса: папа будет судить его лично; они уполномочены судить орден; отказываясь говорить перед ними, он выражает сомнение в их легитимности. Моле был не единственным, кто смешал эти процессы. Архиепископ Сансский Филипп де Мариньи, осудив как повторно впавших в ересь и послав на костер пятьдесят четырех тамплиеров в мае того же года, намеренно пошел на такое же смешение: сделав признания перед епархиальными комиссиями или, может быть, даже раньше, в 1307 г., перед инквизиторами, они потом, перед папской комиссией, отказались от этих признаний. Приговор был незаконным, но Мариньи, Ногаре и королю было на это наплевать.