Ее фамильярность с темными сторонами жизни выражалась довольно курьезно. У нее был дар смягчать их, приручать, лишать их ореола отвращения, ужаса и отчаяния, находя для них умеренные выражения. О ком-нибудь другом на ее месте сказали бы, что он великолепно манипулирует эвфемизмами. Но когда слышали от нее, такой неотесанной, такой необразованной, странно мягкие выражения, то просто вздрагивали, услышав, к примеру, что человек, о котором писали во всех газетах, убивший топором отца и мать, оказывается просто «хулиган». О многочисленных несчастьях, выпавших на ее долю, она выражалась так: в ее жизни было «много неприятного». Назвала «бесцеремонным» грабителя, обчистившего соседнюю ферму и избившего до полусмерти хозяев. Войну величала «неприятностью», благо, я подозреваю, выиграла благодаря ей, став, после депортации Марии-Барбары, хозяйкой этих мест. Не могу отрицать, что я предубеждена против нее, именно ее виню в первую очередь в моем отъезде из Звенящих Камней. Испугалась ли она, что больше не будет единственной женщиной в доме или бессознательно защищала вместе с Полем целостность их близнецовой ячейки? С первого дня эта старая бретонка, черная и сомнамбулическая, испугала меня, и я почувствовала, что она станет злейшим врагом нашего с Жаном счастья. Это было тем более отвратительно, что она ничем не проявляла неприязни, не отталкивала меня, а, наоборот, привлекала к себе, с одобрения близнецов старалась сблизиться, и им казалось естественным, что новоприбывшая будет введена в домашние дела и как бы инициирована старшим членом семьи. Она заставляла терпеть ее бесконечный монолог, который как сернистый источник тек с ее уст, чем бы она ни занималась. Не думаю, что я обманулась, испытав отвращение, смешанное со страхом при виде того, с какой непринужденной властностью она обращалась с местными жителями. Умела ли она считать? Очевидно, нет, но с этой женщиной ничего нельзя было знать наверняка. Протягивая продавцу купюру, она говорила: «Дайте мне на это масла, хлеба и сосисок…» Часто денег не хватало на то, что она просила, и, соответственно, она и получала не все, что просила. Тогда торговец бывал наказан тяжелым упрекающим взглядом и видом поджатых губ, чувствуя себя почти преступником.

Я вполне могла понять враждебность местных к Мелине. Еще пятнадцать лет назад старое аббатство и его окрестности кипели жизнью. Тут были мастерские, ткацкие и канатные, приют Святой Бригитты для сирот и, конечно, бесчисленное семейство Сюрен, группировавшееся вокруг Марии-Барбары. И была эта женщина, Мелина, преследуемая смертями, и ее власть распространялась повсюду. Теперь здесь пустыня. Завод закрыт, приют перевезен в другое место, семья Сюрен почти сошла на нет и рассеялась. Кто же остался? Все та же Мелина, еще более сумрачная и зловещая, чем прежде. Не причастна ли она к этому несчастью? Думаю, в Средние века ведьм сжигали за меньшее. И теперь, мне кажется, она ревниво следит за Звенящими Камнями, ныне онемевшими, и готова задушить семена новой жизни, которые могли бы прорасти на этой разоренной земле. Как, например, моя любовь к Жану.

* * *

Поль

Воспользовался ли я присутствием Софи и Жана в Звенящих Камнях для того, чтобы разрушить их помолвку, соблазнив невесту? В определенном смысле да, но только с точки зрения банальной и двухмерной, с точки зрения непарных. Для того, кто восстановит третье измерение, истина предстанет в другом свете. Встретив Софи, я был поначалу ошеломлен, пригвожден к земле, поражен ужасом отчуждения, который она привнесла в мою жизнь. Нужно было привыкнуть, переждать, вернуться к обычному ясному пониманию, к желанию контратаковать. И тогда я понял, что, бесспорно, очаровал ее. Эти слова прозвучали бы при других обстоятельствах как непростительное фатовство. Потому что совершенно ясно: ее соблазнило то, что я — близнец Жана. Она открыла для себя вдруг, что множество черт личности Жана были не более чем отблесками, разбитыми и разлетевшимися, того великого закатившегося солнца, в котором эта личность взлелеяла свое тайное сияние. Случившееся справедливо и естественно потому, что во мне больше этих солнечных чар, чем у Жана, ведь именно я — страж нашей клетки, смотритель ее двойной печати, тогда как он отрицает свои корни и ни во что не ставит наше преимущество.

* * *

Софи

Сначала я винила во всем это серо-зеленое побережье, опаловое море, зловещую прозрачность аквамарина, а также дом, полный привидений, ревностно охраняемых старой Мелиной, пустые мастерские, недействующее аббатство, где блуждают тени сирот и монстров. Но это окружение при всей его важности — только мякоть вокруг косточки. Мне казалось, что Жан воспрянет в этой знакомой ему обстановке и станет живее, бодрее, наполнясь счастливой энергией вновь обретенной юности. Что может быть естественней? Я вспомнила легенду об Антее, восстанавливающем свою силу прикосновением к земле так, что Геракл смог справится с ним, только оторвав его от почвы. Однажды вечером он заключил меня в объятия с такой нежностью, пылом, я бы даже сказала — пусть это звучит слегка цинично — с такой эффективностью, которой были чужды прежние наши вялые объятия. На следующий день он укрылся под покровом грусти и зябко ежился под ним, бросая на меня затравленные взгляды. Я больше ничего не понимала. Только позже я, увы, поняла, увидев их вместе с Полем, что настала моя очередь чувствовать себя подавленной, ужасно одинокой и чужой рядом с этой братской четой. Я не только обрела в Поле уверенность и власть моего прежнего возлюбленного, но, более того, — я заметила, что и Жан, приближаясь к нему, загорается его светом, становится снова живым и бодрым. Конечно, Поль был настоящим хозяином Звенящих Камней, но кто из них двоих был моим любовником? А кто женихом? Я так и не решилась задать Жану эти ужасные вопросы, которые могли бы меня просветить на этот счет.

Еще более страшные вопросы я могла бы задать ему позже, когда у меня возникли новые сомнения. Мелина была очень разгневана тем, что мы заняли центральную комнату, которую некогда занимали Эдуард и Мария-Барбара. Она была довольно странно меблирована — в ней стояли две огромные кровати, представлявшие альтернативный выбор приятного свойства — спать отдельно или вместе, то в одной, то в другой постели. Мы ложились ночью каждый в свою постель, но потом наносили друг другу более или менее продолжительные визиты, никогда не забывая, оторвавшись друг от друга, перебраться обратно в свою постель и наконец уснуть. Несмотря на эту свободу, я скоро заметила, что Жан покидает комнату почти каждую ночь и где-то часами пропадает. Он мне объяснил, что вернулся к своей детской привычке. Ансамбль зданий и дворов, возведенный в Кассине, аббатство и примыкающие фабричные строения неодолимо влекли его ночью, предоставляя прекрасную возможность прогулок для тех, кто любит тьму и тайну. Я приняла это объяснение как новую экстравагантную странность, каких много встречала в этом причудливом доме у его странных обитателей. Позже загадка эта вроде бы прояснилась, но ясность оказалась удручающей. После своих ночных блужданий Жан обычно возвращался в ту постель, где меня не было, и мы спали оставшуюся часть ночи отдельно, снова сходясь при первых лучах солнца. В эту же ночь — по капризу или рассеянности — он проскользнул ко мне под одеяло. Это было неосторожно с его стороны — обычно после ночных прогулок его тело благоухало свежестью и чистотой, но на этот раз, заключив его в объятия, я почувствовала запах не любителя ночных прогулок, а, напротив, человека, только что покинувшего постель, оторванного от сна. К этому благоуханию примешивался запах моего вчерашнего пылкого любовника. Было ясно, что он пришел из комнаты Поля.