— Ложь! — воскликнула Джованна и резко поднялась с колен. — Ложь, — страстно возразила она Маршалу и глаза ее сверкали дерзновенной и пугающей зеленью распущенных мусульманских знамен: — Это неправда, что де Борджиа всегда желали только крови и упивались ею! Да, мы имели дерзость желать и имели смелость вырвать то, что желали. Мы не боялись быть такими, какие есть, в отличие от многих трусов, прикрывавших свои подлые душонки притворной добродетелью. А кто сказал, мой легендарный Маршал, что помыслы ложной добродетели не черны?

— Черны, — не поведя и бровью на ее слова, спокойно согласился с ней де Аре. — Что ж, это верно. Верно и то, что непомерная гордыня всегда была грехом де Борджиа. Ни ты, ни твой отец, ни дед не знали в ней ни меры, ни смирения. Но именно поэтому ваш предок герцог Борхо вступил в наш орден Соломонова Храма, а все его потомки были неразрывно связано с нами. Потому что устремления наши совпадали во всем. И ты близка к нам, сестра Джованна. Гордыня нас роднит. Когда-то еще король Ричард Львиное Сердце обещал отдать тамплиерам свою гордость, если тем не хватит своей. Но нам пока хватало. И мы сами могли бы поделиться ею с королями. Привези мне Ларец Балкиды, Джованна, и тогда мы продолжим в Лазурном замке наш спор.

— Я привезу Ларец, — потухшим голосом откликнулась герцогиня. — Я привезу вам душу графини Алинор, чего бы мне не стоило это. Но мне казалось, мой Маршал, что именно вы должны понять меня. Скажите, как полагаете вы, мессир, — с тех пор, как армии Бибарса стояли под Акрой, стало ли Мужество другим? Стала ли Гордость другой? Стала ли иной Любовь?

Она снова подняла на Аквитана свои малахитово-зеленые очи. Они были сухи. Но как тоскливы ветви иссохшей смоковницы в пустыне Галилейской, так были пронзительны ее глаза печальным беспредельным одиночеством.

При упоминании имени Алинор ярко-синий неумолимый взгляд Маршала стал глубже и темнее, но гордый рыцарь ничем не выдал своих чувств.

— Я полагаю, сестра Джованна, что и Гордость, и Мужество, и Любовь не мельчают с годами. Как хорошее вино, они становятся только крепче и надежней. Приезжайте в замок, — заключил он, — и привезите Великому Магистру столь долгожданный Ларец Луны. А Ридфора больше не опасайтесь. С его существованием покончено, я обещаю. Все. Я жду вас, Командор.

Маршал де Аре отвернулся от зеркала. Мистический желтый свет потух. Как-то неловко, словно каждое движение давалось ей с трудом, Джованна опустила крышку ларца.

Вздохнув с облегчением, Витя отпустил руку Рыбкина. И в это время бывший сержант, распираемый любопытством, скользнул к ларцу, чтобы снова открыть его и потрогать рукой зеркало.

Витя едва успел перехватить не в меру осмелевшего подчиненного:

— Ты что, сбрендил, что ли? — накинулся он на Леху. — Я же говорил тебе, ничего руками не трогать! Мало ли что! Тебе храмовники эти, тамплиеры, быстро зубы начистят, будут как у бобра в рекламе, так что и спросить не успеешь, зачем бобру такие зубы! А потом насадят на штык, как шашлык. Не понимаешь, что ли?

— На меч, — поправил его Рыбкин. — На меч насадят, товарищ майор.

— Смотри, какой грамотный! — съязвил Витя. — Ты куда почапал-то? Что тебе приспичило?

— Я… Я посмотреть. А что это было? — Рыбкин заговорщицки кивнул в сторону ларца. — Местный телек?

— Ага, телек-видик. Клуб кинопутешествий. Ты бы уж помалкивал, горе луковое, — напустился на него Витя.

— Товарищ майор, — прошептал вдруг прямо Вите в ухо Рыбкин, — а не опасно нам тут находиться?

— А что ты шепчешь? — возмутился в полный голос Витя. — Конечно, опасно, всем ясно. Ты сомневался?

— Да я не в том смысле… — продолжал свое бывший сержант.

— А в каком еще, извините, смысле? — уставился на него Растопченко. — Ты меня прямо пугаешь, Рыбкин, своей многогранностью! Прямо бриллиант мысли, да и только!

— Ну, я в том смысле, товарищ майор… — Рыбкин замялся, поковыряв пальцем в ухе. — В общем, душу-то у нас тут не отнимут, а?

— Чего-чего? — ошарашенно переспросил Витя.

— А ты дорожишь своей душой, свен? — ответила вместо Растопченко герцогиня Джованна. — Не бойся, свен. Никто не отнимет у человека душу, если он сам того не захочет. — Она приблизилась к Лехе. — Никто даже не попросит его об этом. Человек сам делает выбор и в нетерпении своем призывает дьявола. И тогда ему кажется, что все его желания сбываются в миг, и он находится на пике своей судьбы. Но слепящие мечты быстро рассеиваются. Все оказывается обманом. И никто, делая свой выбор, не знает, что душу ему назад уже не вернут. Помни об этом здесь, младший свен, но лучше помни об этом там, в своем времени, когда вернешься домой.

— А я вернусь? — с сомнением спросил ее Рыбкин.

— Теперь уже наверняка — да.

Исполненные тоски зеленые глаза герцогини скользнули по лицу Вити, и он, сам не зная отчего, вдруг сказал, желая утешить ее:

— Никита найдет вас, ваше сиятельство, где бы вы ни были. Он вас простит. Он даже дьявола пригвоздит, если нужно будет. Уничтожит, точно говорю.

— Дьявола нельзя уничтожить, — печально улыбнулась на его слова Джованна. — Дьявол рождается вместе с нами и, так же, как и Господь, следует за нами по пятам всю жизнь. Дьявол в каждом из нас, как и Бог. И в тебе он тоже существует, свен. Бог и сатана борются между собой за каждую душу, и нельзя человеку в этой борьбе перепрыгнуть через барьер от одного к другому, а затем вернуться обратно, откуда ушел. Но все в своей жизни человек выбирает сам. И дьявола тоже. Только мечтая о преходящем и сиюминутном, не все знают, что истинная слава и истинное геройство — плоды высокого духа, а не лживых махинаций обмена и торга.

— Но хорошо, наверное, жить вечно, — произнес вдруг не к месту Рыбкин, мечтательно закатив глаза к потолку.

— Наивное неведение. Я тоже так думала прежде, — вздохнула Джованна. — Но теперь знаю, что нет большей муки, чем жить вечно и провожать в безвозвратную дорогу всех, кто был дорог. Покой — это избавление, а заблудшие души не ведают покоя.

— А можно спросить, ваше сиятельство, вот тамплиеры эти самые… Они разве не умерли? — робко поинтересовался Леха, и Витя снова толкнул его локтем под бок.

— Я же объяснял тебе уже, — прошипел он Лехе.

— Тамплиеры никогда не умрут, — ответила ему герцогиня, — даже в твоем времени, свен, они еще будут вполне живы и здоровы. — И, видя округлившиеся глаза бывшего сержанта, пояснила: — «Слезы пифона», волшебный напиток, который они добыли во время своих войн в Сирии и Палестине, позволяет им обманывать время и вовсе не замечать его. Но действие чудесного эликсира основано не на бессмертии тела, как действие многих магических смесей до него, о которых люди сложили немало сказок. «Слезы пифона» — не сказка, не миф о том, чего нет. «Слезы пифона» — это истинное воплощение бессмертия, данного человеку и всякой твари живой природой. Потому что бессмертие напитка, сотворенного из слезинок древней змеи, — это бессмертие духа, способного бесчисленное количество раз под воздействием собственной сильной воли уплотниться в прежнюю оболочку, а растворив ее — снова умчаться на просторы Вселенной. Такая привилегия дается только мужественным, сильным, гордым. Тем, кто не прожигает жизнь в удовольствиях и пустой болтовне, а способен словом, жаром сердца своего, и, если потребуется, мечом, не щадя себя, раздвигать духовные горизонты человечества, родня его с небесами. Потому что только на таких действует эликсир пифона, а слабакам и занудам нет от него проку.