Уэсли плыл все дальше и дальше, и теперь голова его в голубой блестящей дали казалась маленькой точкой. Рудольф начал беспокоиться. А вдруг мальчик приехал сюда с единственной целью — утопиться в его присутствии? К нему вернулось прежнее чувство неловкости, которое он всегда испытывал при разговоре с племянником, чувство, что в любой момент мальчик может сделать или сказать что-либо совершенно непредсказуемое, опасное или по крайней мере вызывающее замешательство. Если бы они проводили вместе больше времени, может быть, он сумел бы преодолеть ощущение, что мальчик взвешивает каждое его слово, судит о нем по каким-то одному ему известным меркам. Бесполезно махать руками и кричать, чтобы он возвращался. Рудольф резко повернулся и пошел к дому.

В полукилометре от берега Уэсли лежал на спине, глядя в безоблачное голубое небо, и испытывал почти чувственное удовольствие от того, как волны то поднимали, то опускали его. Он погрузился в мечты — ему казалось, что рядом с ним Элис, что, целуясь, они опускаются вниз, невесомые и окутанные, словно кружевом, каскадами воды, потом снова поднимаются на поверхность и глядят друг другу в лицо — возбужденные прикосновением океана, они объявляют всему миру о своей любви. После того единственного поцелуя, когда он, нагрубив, заставил ее заплакать, они не коснулись друг друга, и какое-то новое напряжение, какая-то застенчивая отчужденность, возникшие между ними, изменили их взаимоотношения — и не в лучшую сторону.

Но теперь, поднимаясь и опускаясь на ласковых волнах, он думал об Элис с желанием, в котором не посмеет ни ей, ни кому бы то ни было признаться.

Если бы сейчас на пляже вместо Рудольфа стоял его отец, он не решился бы заплыть так далеко, потому что отец не посмотрел бы, что он отлично плавает, и задал бы ему хорошую трепку. «Никогда не рискуй только ради того, чтобы всем показать, какой ты замечательный, — говорил отец. — На риск надо идти, только если в нем есть смысл».

Уэсли стало холодно, он повернулся и поплыл назад. Начался отлив, и он изо всех сил старался доплыть до того места, где волны разбивались друг о друга. Одна из них подхватила его, опрокинула в вихре пены и выбросила на гладкий и твердый песок. Собрав все силы, он поднялся и вышел из воды. Он стоял, вытирая лицо и тело полотенцем, и смотрел на уходящий до самой линии горизонта океан, на котором не было ни единого корабля. Как бы в конце концов ни сложилась у меня жизнь, подумал он, она непременно будет связана с морем.

Приняв в кабине душ и одевшись, он поднялся на террасу и вошел в дом. В гостиной дядя разговаривал по телефону: «…если он не уплыл в Португалию». Дядя ему улыбнулся и сказал в трубку:

— Подожди минутку, вот он пришел. Просолился насквозь. — Он протянул трубку Уэсли. — Это твоя тетя Гретхен. Хочет с тобой поздороваться.

Уэсли взял трубку.

— Добрый день! Как вы живете?

— Занята по горло, — ответила Гретхен. — Хорошо, что ты наконец объявился. Я несколько месяцев тебя ищу. Где ты был?

— В разных местах.

— Послушай, Уэсли! Рудольф завтра утром едет в город, мы с ним должны встретиться. Ты можешь с ним приехать? Мне необходимо тебя увидеть. Он тебе объяснит почему.

— Понимаете ли… — сказал Уэсли. — Он не предлагал мне остаться ночевать.

— Можешь считать, что предложил, — сказал Рудольф.

— Хорошо, попытаюсь.

— Не пытайся, а приезжай. Не пожалеешь.

— Передать трубку Рудольфу?

— Времени нет. До свидания, дорогой.

Уэсли положил трубку.

— А я не испорчу вам вечер? — спросил он Рудольфа.

— Наоборот, — сказал Рудольф. — Я с удовольствием проведу его с тобой.

— Она сказала, что вы должны мне что-то объяснить. Что-нибудь случилось?

— Нет, все в порядке. Давай сядем поудобнее.

Они сели друг против друга за стол у окна. При ярком свете перемены в лице Рудольфа были особенно заметны. Сломанный нос и шрам под глазом делали его более живым и близким. Теперь лицо у него как у человека, который много пережил. Уэсли впервые подумал о том, что дядя удивительно похож на его отца. До этого момента он никогда не замечал в братьях сходства.

— Эти двое парней, должно быть, здорово над вами поработали, — заметил он.

— Очень я страшный? — спросил Рудольф.

— Нет, ничего, мне даже нравится. Наверно, я просто привык к перебитым носам. Выглядит более посемейному. — Ссылка на отца далась ему легко и естественно, и они оба засмеялись.

— Гретхен уговаривает меня решиться на операцию, но я сказал, что такой нос делает меня непохожим на других. Я рад, что ты с этим согласен.

— А что вы должны мне объяснить?

— Помнишь, я писал тебе, что она собирается поставить фильм?

— Да.

— Ну так вот, теперь у нее все уже на мази, и через месяц она начинает съемки. Почему-то, — шутливо продолжал Рудольф, — она считает, что ты очень красивый молодой человек…

— Ну что вы, — смутился Уэсли.

— Как бы то ни было, о вкусах не спорят. Во всяком случае, она уверена, что ты можешь подойти для одной из ролей, и хотела бы тебя на нее попробовать.

— Меня? — изумленно спросил Уэсли. — В кино?

— Мне судить трудно, но Гретхен прекрасно разбирается в этом, и если она так считает…

— Я с удовольствием готов повидаться с Гретхен, — пожав плечами, сказал Уэсли, — но ни на какие роли я не согласен. У меня много дел, и не хочется терять попусту время. И зачем это мне, чтобы люди на улице подходили и говорили: «Я вас сразу узнал, мистер Джордах!»

— Я тоже такого мнения, — заметил Рудольф, — но мне кажется, что гораздо вежливее сначала выслушать Гретхен, а потом уж отказываться. Во всяком случае, люди на улице не будут говорить «мистер Джордах», потому что в кино любят менять фамилии актеров, а такую, как Джордах, поменяют всенепременно, поскольку никто не будет знать, как ее правильно произнести.

— Неплохая мысль — поменять мне фамилию. — Уэсли задумался. — И не только для кино.

Рудольф внимательно посмотрел на племянника. Для подростка его возраста это были странные слова. Он не совсем понимал, что за ними скрывалось, но почему-то они вызвали в нем тревогу. Пора переменить тему.

— А чем ты занимался последнее время? — спросил он.

— Я ушел из дома, — ответил Уэсли.

— Ты сказал мне об этом по телефону.

— Меня выгнали, — объяснил Уэсли. — Об этом я вам не сказал.

— Нет.

— Мать выгнала. Но я ее не виню. Мы, наверное, слишком разные люди и не можем жить под одной крышей. И, пожалуй, на одном свете… Она приставала к вам из-за меня — насчет ордера на арест и всего прочего?

— Этот вопрос решен, — ответил Рудольф.