«И вот показалась эта туча. Веймарцы, на своих вороных конях, подошли и остановились; у них в резерве была сводная бригада. «Чего же медлят гусары»? — спрашивали мы самих себя; «не улизнул бы от них как-нибудь пикет»… И впились мы в трубы, а сердце так и стучит, и на месте нам не стоится. Мгновенно с пикета сверкнул выстрел, другой… и веймарцы, повернув коней, погнали назад, а им вслед — выстрел. Ничего не видя, наши гусары понеслись на отступавших лейхтенбергцев, смяли задний эскадрон, причем один был убит, а трое изувечены. Сводная бригада пропустила отступавших, постояла-постояла и тоже обратилась вспять…

Кого винить в этой неудаче? Кому, если не ближайшим начальникам веймарцев, было одушевить гусар, готовых ринуться на неприятелей по первому возгласу командиров. Прямо скажу: их одурение не должно быть вменяемо в вину солдатам, которые при других условиях показали бы себя истинными молодцами. По всей вероятности, начальники не разглядели, как ничтожен неприятельский отряд, бывший у них, так сказать, в горсти; заслышав выстрелы, они вообразили себе, что зашли чересчур далеко, и оробели… А им ли было робеть, когда для обеспечения их отступления на Мекензиевой горе были наготове два полка пехоты при двух батареях, да с гусарами была еще Донская батарея».

Честь армии спас Крымско-татарский полуэскадрон. Он двигался отдельно впереди гусар и, встретив неприятеля, не колеблясь ни секунды, атаковал его. Двое зазевавшихся английских драгун оказались в плену, их, судя по всему, татары передали командиру гусарского полка полковнику Бутовичу-Бутовскому.[36]

Тот не преминул возможностью продемонстрировать Меншикову свою воинственность: «Как бы в отмщение за неудачу, обоих пленных вели связанными.

«Стыдитесь! — крикнул Светлейший полковому командиру Бутовичу-Бутовскому, — не вымещайте на пленных своей неудачи… Долой веревки!».

Раздраженный таким командованием Меншиков принял решение отстранить Бутовича от командования полком, но посоветовавшись с Горчаковым, передумал: не было подходящей кандидатуры на должность. К величайшему сожалению, всегда предвидевший многое, князь в этом случае не мог предугадать, что происходившее 25 сентября вскоре повторится почти в том же виде…

Но вернемся к кавалерии. «Собака» случившегося зарыта неглубоко. Обратим внимание, что ни один из участников событий, случившихся в момент прорыва британцев через батарею, не указывает своего места нахождения, никто из них не говорит о командах, которые он подавал или не подавал в этот момент. Получается, уже почти 10 минут грохочет канонада, две бригады английской кавалерии начинают атаку, а ни Рыжов, ни Халецкий (ладно, тому хоть ухо отрубили) ничего не слышат. Не знать, что на них движется неприятель, они не могут. Его если не видно, то слышно. Пушки захлебываются интенсивным огнем в направлении фронта, три десятка стволов вываливают на англичан пуды металла, а русская кавалерия стоит в прострации и завороженно ждет, когда неприятель, числом, кстати, не известный, сам подойдет к ней.

Рыжов молчит. А ведь он в этот момент единственный хозяин положения и от него, только от него зависело все, что должно было произойти дальше. В скором будущем в своих воспоминаниях Рыжов странно забывает еще больше, к примеру, не помнит номера Донской батареи, которая, по сути, приняв на себя удар, рассеяв англичан, спасла его гусар, нет — не от истребления — от полного позора.

Но хватит прокурорствовать, теперь попробуем стать адвокатами русской кавалерии. Все вышеописанные факторы столкнулись с еще одним фактором, почти всегда гарантирующим успех, порой даже в самой безнадежной ситуации — создание численного превосходства над противником путем концентрации сил на одном самом нужном участке. Примерно то, что сделал еще Эпаминонд при Левктрах.[37] Похожее произошло во время сражения бесспорно храбрых кельтов с малочисленными римскими войсками при Уотлинг-стрит.[38]

Что-то похожее не по своей воле, а по воле случая удалось англичанам при Балаклаве. Потому когда исследователи говорят о численном превосходстве русских, позорно бежавших перед кратно меньшими силами англичан, это непрофессионально по меньшей мере по двум причинам:

- никто из нас не может себе даже представить свое поведение, когда на строй обрушивается совершенно неожиданно наваждение в виде окровавленных, распаленных сумасшедшей схваткой кавалеристов, пробивающих себе дорогу выстрелами из револьверов. Не думаю, что у многих хватило бы силы воли и характера выстоять в этой ситуации;

- удар пришелся главным образом по казакам, которые вообще никогда не имели способности к устойчивости против лобовых атак регулярной кавалерии.

Но не будем уж сильно «пинать» Рыжова.

Во-первых, он изначально был «слабым звеном» русского командования в сражении под Балаклавой. Но вот других не было. Да и был он не лучше и не хуже, чем те же самые его противники — Лукан или тем более Кардиган. При атаке Легкой бригады случилось то, что и должно было случиться.

Во-вторых, ничего смертельно страшного не произошло, «…хотя и не входило ни в предварительные планы генерала Липранди, ни в планы командовавшего нашей кавалерией генерала Халецкого, а было просто одной из тех военных случайностей, которые нельзя предусмотреть заранее, нельзя своевременно предотвратить никаким гением».

Вообще в идеальном варианте, как выше мной было предположено, русским гусарам не требовалось выстраивать непреодолимую стену на пути англичан, а вежливо уступить им дорогу. Можно было бы даже отсалютовать храбрецам! А потом перебить. Поодиночке и мелкими группами. Чем и занялся Сводный уланский полк полковника Еропкина с переменным успехом. Будь его солдаты поопытнее, возможно, Теннисон был бы прав, говоря, что все 600 попали «черту в пасть». То есть устроить что-то вроде «парфянской стрелы», как парфяне римлянам при Каррах.[39]