Интересно, что в меняющихся условиях для человека наилучшим выбором в среднем будет имитация поведения окружающих, а не индивидуальные изобретения. Пусть кто-нибудь изобретет решение трудной задачи, и тогда для всех остальных самой выгодной стратегией успеха будет скопировать его изобретение. Более того, если все скопируют удачное новшество, увеличивается вероятность, что кто-то скопирует не совсем точно, по чистому везению улучшив его. Если отдельные изобретения редки, то прогресс будет медленным, примерно как в течение тех скучных нижнепалеолитических двух миллионов лет. Но если “изобретателей” прибавляется, то весь процесс культурных адаптаций идет быстрее по сравнению с темпами индивидуальных изобретений и тем более по сравнению с темпами адаптаций биологических. Поэтому в популяциях, где практикуется имитирование и взаимоконтроль соплеменников (особенно сверстников), возможность адаптации во много раз выше, чем у гения-одиночки, чьи идеи и изобретения могут никогда не выйти за стены родной пещеры или внезапно исчезнуть со смертью носителя. И потому Бойд и Ричерсон говорили, что как раз для этого эволюция и взялась развивать социальное обучение. Естественный отбор способствовал тем, кто, вместо того чтобы начинать каждый раз что-то изобретать (рискованная и в целом малоэффективная стратегия), старался скоординироваться с поведением большинства.

Особенно эволюция помогала тем, кто копировал поведение высокостатусных или преуспевающих особей в группе, и мы можем видеть, как это приводит к появлению символической самоидентификации группы, к росту мимолетных причудливых традиций и моды, полезных или бессмысленных. Термин “стиль” используют равно и археологи при описании артефактов прошлых эпох, и сегодняшние профессиональные кутюрье; с его помощью объясняется целый ряд загадочных вариаций артефактов верхнего палеолита, появлявшихся на короткое время и затем исчезавших. Бойд и Ричерсон обсуждают вопрос, как сегодняшние общества охотников-собирателей смогли освоить столь великое разнообразие местообитаний. Если взять популяции охотников-собирателей дождевых лесов от Бразилии до Новой Гвинеи, то выясняется, что они ни в чем не похожи друг на друга: и их структурное деление, и языки, совершенно непонятные соседям, и традиции, и символика групповой самоидентификации – все разное. За счет культурных различий, построенных на способности имитировать поведение друг друга, разные группы получают возможность использовать разные ресурсы той или иной местности, примерно так же, как делят между собой пространство ресурсов разные виды.

Здесь мы видим оборотную сторону культурной эволюции современных людей, а именно неустранимое и непреходящее напряжение: с одной стороны, необходимость поддерживать и наращивать нововведения, что, как мы знаем, требует высокой плотности населения и взаимообменов (тенденция к объединению), с другой – популяции стараются отмежеваться друг от друга в культурном отношении и идти собственным путем (тенденция к разъединению). Эти разнонаправленные тенденции, помимо прочего, имеют и разные генетические последствия, ведь нужно поддерживать здоровый генофонд группы – а как это сделать, если не с помощью обмена с соседями? (Обмен правда, мог быть и немирным, с налетами и похищениями, что, как теперь выясняется, было вполне обычным делом, к удивлению тех, у кого в голове сложился образ эдакого добродушного дикаря.)

Мой коллега Жан-Жак Юблен, с которым мы вместе изучали неандертальцев, работал с эволюционным антропологом Люком Премо над моделью генетических потоков в человеческих популяциях. Среди прочих его занимал вопрос, как на генетические потоки влияет культура. Модель разрабатывалась для современных людей, но и для неандертальцев она тоже годится. Как мы разобрали в главе 7, сапиенсов и неандертальцев отличает от человекообразных обезьян низкое генетическое разнообразие. Отсюда предполагается, что популяция (или популяции) прародителей была совсем небольшой (то есть проходила через бутылочные горлышки). Но модель Юблена и Премо показала, что эффект бутылочного горлышка мог воспроизвестись и в плейстоценовых популяциях с солидной эффективной численностью, потому что эффективная численность может быть урезана за счет долговременного сужения рамок культурного обмена (например, разрешен обмен только между группами с одинаковыми культурными ценностями). Мы уже знаем, что некоторые нынешние африканские популяции, например бушмены и пигмеи Центральной Африки, развивались параллельно и изолировано друг от друга, часть их генетических маркеров уходит корнями глубоко в средний каменный век. Это означает, что 100 тысяч лет назад Африку населяли разные человеческие сообщества, у которых преобладал внутригрупповой генетический обмен, а не межгрупповой. Причиной ограниченного обмена могли быть и географическая изоляция, и культурное размежевание – то и другое приводило к выраженному так или иначе генетическому инбридингу. Я к этому вернусь после обсуждения смешения между ранними сапиенсами и другими человеческими видами, такими как неандертальцы и Homo erectus.

В главе 1 я объяснял, что, если и считаю Homo sapiens и неандертальцев отдельными видами, это не мешает мне допускать возможность скрещивания между ними. А мой приятель Эрик Тринкаус так вообще думает, что скрещивание было для них нормой, а не исключением, в его лапидарном выражении это звучит как “секс – дело обычное”. И повсюду он усматривает тому доказательства: от Португалии до Китая у всех ранних людей (в их ископаемых остатках) встречаются анатомические отклонения. Для него такие отклонения выглядят следствием гибридизации. Для меня они смотрятся несколько иначе: я считаю их частью нормальной изменчивости ранних сапиенсов, не обязательно проявлением межвидового скрещивания с архаичными видами людей.

Гибридизацию иногда представляют в виде сетчатой структуры связей, она образуется за счет генетических потоков между отдельными эволюционными линиями. У млекопитающих подобные связи выявляются на видовом и надвидовых таксономических уровнях. Так, вполне обычно скрещивание между представителями близких видов (например, среди обезьян широко распространенного рода Cercopithecus), но случается, что скрещиваются особи разных родов (например, могут иногда скрещиваться африканский и индийский слоны). Еще реже встречается гибридизация между более удаленными родичами (в частности, при искусственном осеменении, скажем, азиатских верблюдов и южноамериканских гуанако – это уже уровень семейства). События гибридизации иногда выявляются у “чистых” видов, когда при генетическом анализе вдруг выясняется, что в далеком эволюционном прошлом они получили гены от других видов. Гибридизация может по-разному влиять на состояние популяции – от вредных эффектов рождения уродцев или бесплодных особей до благотворной “гибридной силы”, или, по-другому, гетерозиса. Становится ясно, что биологическая концепция вида, по крайней мере в смысле генетической разобщенности и непроницаемости для потока генов извне, работает с большими оговорками. Имеющиеся примеры подчеркивают пластичность видовых границ, ведь они не более чем наши приблизительные реконструкции природных реалий.

Многие генетические исследования посвящены поиску доказательств смешения сапиенсов с архаичными родичами. Как мы разобрали в главе 7, для этого привлекаются даже данные по ДНК головных вшей. В общем и целом результаты анализов ДНК – и аутосомной, и митохондриальной, и Y-хромосомной – показывает отсутствие интрогрессии, то есть внедрения чужеродных фрагментов других видов людей. Хотя высказывается и противоположный взгляд, например Джоном Релетфордом, Винайяком Эсвараном, Генри Харпендингом и Аланом Темплтоном, что указания на такое смешение все же присутствуют. Если судить по коротким линиям эволюции отдельных генов, таких как гены мтДНК или Y-ДНК, то получается недавнее африканское происхождение, просто и без затей, а моделирование эволюции по данным мтДНК показывает, что возможность существования примеси, полученной во времена неандертальцев и кроманьонцев, близка к нулю или даже нулевая. Но хотя данные и расчеты по мтДНК и Y-ДНК показывают чистоту генеалогических сигналов, это же лишь один процент всей ДНК – вполне может статься, что сигналы гибридизации пока просто прячутся где-то в геноме. Есть и исключения, и несостыковки с той простой картиной, которую диктует нам мтДНК, поэтому можно предположить, что эволюционная история нашего вида на самом деле была сложнее. Сейчас за эту волнующую тему взялись всерьез, особенно когда были получены для сравнения геномы неандертальцев и денисовцев. Немало тому способствует и наращивание информации по нашим современникам со всего мира.