Вторая мачеха оправдывалась, угрожая снова сдать Мизию в монастырь, но та уже крепко стояла на ногах, так что все остались при своём. А Мизиа – ещё и при Таде, попросившем у Киприана Годебски руки его единственной дочери.

Всё складывалось вроде бы наилучшим образом, довольны были все, за исключением старого учителя Габриэля Форе: тот уже видел Мизию блестящей концертирующей пианисткой и считал, что все замужние женщины по определению несчастны. «Но я начала понимать, – писала Мизиа в мемуарах, – что свобода возможна только вдвоём, и одиночество меня тяготило».

Перед свадьбой Мизиа навестила любимую бельгийскую бабушку, изрядно к тому времени обедневшую – слишком уж роскошные пиры она закатывала в своём доме. Ей пришлось даже обратиться за помощью к зятю, тому самому дяде Костеру, который не справился с воспитанием племянницы, и тот помог тёще – исключительно из тщеславия, как считала Мизиа. В конце концов, к бабушке ежедневно приезжала бельгийская королева – надо же было оказать той достойный приём! Кроме того, в её доме наша героиня познакомилась с художником Анри ван де Велде, прибавив к начатой коллекции знаменитостей ещё одно имя. Анри ван де Велде, кстати, привил Мизии вкус к хорошей литературе – открыл ей Метерлинка и Гюисманса.

Свадьбу сыграли через месяц после бабушкиной смерти, дядя объявил Мизию своей единственной наследницей, и полученное приданое, как сказано в мемуарах, «полностью ушло в лучший бельевой магазин Брюсселя». Экономить и жить по средствам – явно не про Мизию!

В Париже молодожёны поселились на улице Сен-Флорентэн, увековеченной впоследствии кистью Эдуарда Вюйара, влюблённого в Мизию. Вюйар – один из главных «хроникёров» её жизни, Мизиа оценила его талант первой в Париже (и во всём прочем мире, ведь, как известно, Париж – это и есть весь мир!). Художник-символист, вместе с Пьером Боннаром, Морисом Дени и Полем Серюзье он принадлежал художественному течению «Наби», для которого характерны декоративность, насыщенные цвета и некий сознательный примитивизм. «Набиды» в то время были известны чуть ли не наравне с импрессионистами, да и теперь их работы украшают коллекции многих видных музеев. Вюйар особенно любил изображать интерьеры, где много тканей и драпировок. Его мать была модисткой, и он, можно сказать, вырос среди прекрасных дамских нарядов. Мизиа, с её любовью к роскошным туалетам (особенно если они с перьями и кружевом), не могла не восхищать Вюйара, и за всю свою жизнь он сделал множество её портретов.

Выйдя замуж за Таде, Мизиа одновременно с новой фамилией и защищённостью от бытовых невзгод приобрела возможность пополнять свою коллекцию знаменитостей. Таде вместе с братьями возглавлял знаменитый литературно-художественный журнал «Ревю Бланш», ими же и основанный. «Белый журнал» появился среди прочих как дань моде времени, но просуществовал значительно дольше конкурентов – во многом благодаря прекрасному вкусу своих создателей, широте их мировоззрения и, не в последнюю очередь, финансовым возможностям братьев Натансон. Здесь впервые публиковали свои произведения Золя, Верлен, Малларме, Пруст, печатались Аполлинер и Мирбо, Дебюсси вёл в журнале музыкальную рубрику, иллюстрации предоставляли уже упомянутый Вюйар, а также Валлотон, Редон, Синьяк, Тулуз-Лотрек (он, кстати, сделал для рекламного плаката «Ревю Бланш» портрет Мизии на катке) и некоторые импрессионисты. Здесь, как мы бы сейчас сказали, тусовались Колетт, Боннар, Леон Блюм, Поль Валери, знаменитый маршан Амбруаз Воллар, Жюль Ренар и так далее, и так далее… Настоящая кузница гениев, вот чем был «Ревю Бланш» на стыке веков – и это мы ещё ни слова не сказали о переводной литературе, которую здесь тоже публиковали. Благодаря усилиям братьев Натансон и Мизии, также весьма активно включившейся в процесс работы над журналом, французские читатели знакомились с новинками Оскара Уайльда, Льва Толстого, Марка Твена, Генриха Сенкевича и даже Максима Горького.

Любопытно, что в создании «Ревю Бланш» отметился каждый из трёх братьев Натансон. Идею выпускать журнал высказал младший, Альфред, он же стал литературным критиком издания. Александр отвечал за финансирование, так как был самым успешным и богатым из братьев. Ну а Таде взял на себя художественную критику и общее руководство, в чём ему, как уже было сказано, помогала Мизиа.

В чём состояла её работа? Ну, во-первых, она вдохновляла гениев. А во-вторых, читала рукописи, рассматривала иллюстрации и по мере сил поддерживала тех, кто в этом нуждался (практика показывает, что в поддержке нуждаются все, особенно гении). Например, Тулуз-Лотрека, Боннара и Вюйара в пору расцвета «Ревю Бланш» никто всерьёз не воспринимал. Как вспоминала сама Мизиа, над ними насмехались, «вешая их картины вверх тормашками». Клод Дебюсси играл для неё (и других гостей, но в первую очередь, конечно, для Мизии!) «Пеллеаса и Мелизанду», сам исполняя все партии, – он только что завершил работу над этой оперой и очень интересовался мнением мадам Натансон. Мизиа оценила оперу не сразу, но после стала преданной её поклонницей и с Дебюсси дружила бы, верно, до самой смерти, если бы не вечная привычка помогать окружающим. Когда великий композитор бросил свою первую жену и та серьёзно бедствовала, Мизиа вместе с парой друзей (среди которых был Морис Равель) договорились платить ей маленькую ренту, а Дебюсси воспринял это как оскорбление. Тем не менее спустя годы, в 1918 году, Мизиа среди немногих друзей придёт на похороны Дебюсси, и, когда его первая супруга предложит купить несколько страниц из рукописной партитуры «Пеллеаса», наша героиня тут же согласится. В этих поступках – вся Мизиа, её безграничная щедрость и страсть к искусству: понять, где одно переходит в другое, иногда бывает крайне сложно.

Но вернёмся в эпоху «Ревю Бланш», когда ещё все живы и здоровы, а многие шедевры пока даже не начаты: чистый холст, новая страница, пустая нотная тетрадь… Это была действительно эпоха, та самая «бель эпок», о которой Европа тоскует вот уже второе столетие кряду. Модерн, позолота, изящные дамские наряды и деньги рекой: да здравствует Третья республика! Мизиа соответствовала своему времени на сто процентов, «прекрасная эпоха» стала тем фоном, на котором её, в общем-то, стандартная внешность засияла, будто сто тысяч солнц. Она принимала поклонение и восторги как должное и не переставала делать всё новые и новые приобретения для своей коллекции гениев, даже специально ездила в Норвегию, чтобы познакомиться с модным драматургом Ибсеном, а до кучи и с композитором Григом. Впрочем, просто знакомиться, общаться, дружить и влюблять в себя – скучно даже с гениями! Намного интереснее оставить собственный след в истории музыки, литературы и живописи, пусть даже в качестве музы, а не блестящей пианистки или писательницы.

Если бы Мизию назвали натурщицей, она бы, разумеется,