над Таде в легкомысленной комедии «Рикошетом» – втором и, к счастью, последнем сочинении горе-драматурга.

Ещё весной 1906 года Эдвардс познакомился с молодой актрисой Женевьев Лантельм, о которой в Париже ходили самые разные слухи. Будто бы она была дочкой хозяйки борделя и своеобразным символом заведения, где заправляла её мать. Лантельм имела весьма непрочную репутацию, а ещё в Париже поговаривали, что она интересуется не только мужчинами, но и женщинами. Вот такая артистка была утверждена на главную роль в пьесе Эдвардса, и он, как ехидно пишет Мизиа в своих мемуарах, не нарушил популярной традиции театрального мира, безумно влюбившись в неё. Всё развивалось в точности так, как прежде с Мизией: Эдвардс установил слежку за Лантельм, с каждым днём увлекался ею всё сильнее. Шестидесятилетний магнат страдал от неразделённой любви (а Лантельм была умна и не желала сдаваться быстро) так бурно, что не мог сдержаться и причитал при Мизии: «Она такая страшная! Видела бы ты её без косметики! Она тебе в подметки не годится! Я люблю только тебя!»

Мизиа, впервые попавшая в ситуацию, когда мужчина рядом мечтает о другой женщине (ей это было в новинку и в диковинку), заказала портрет Лантельм и поставила его на свой столик, пыталась подражать ей в туалетах и причёсках. Она считала свою соперницу неотразимой, а на Эдвардса, разумеется, злилась: мало того что он не мог скрыть от неё своих чувств к другой, так ещё и пытался отдариваться. Мизиа не раз вспоминала первую жену Эдвардса, ту бедняжку, что уговаривала спасти их брак! Впрочем, не на ту напали! Мизиа никогда не будет просить Лантельм ни о чём подобном, хотя Альфред беспрерывно убеждал её встретиться с актрисой и уговорить «оставить нас в покое» (кто кого беспокоил, это, конечно, большой вопрос).

В конце концов Мизиа сдалась – а впрочем, ей было ещё и любопытно увидеть соперницу воочию. При входе в дом Лантельм Мизию обыскали. Вначале лакей, потом горничная желали убедиться, что у неё нет при себе оружия. Затем появилась соперница и… тут же обрушила на Мизию водопад комплиментов. А потом сказала, что вернёт ей мужа при трёх условиях. Первое – миллион франков, второе – жемчуг, который был на шее Мизии, а третье – сама Мизиа. Она должна стать любовницей Лантельм.

Ну это уж было как-то чересчур! Мизиа сняла с шеи ожерелье, попросила несколько дней на то, чтобы собрать миллион, а то, что касается третьего условия, оно, простите, невыполнимо.

На том дамы и распрощались. Но не успела Мизиа доехать до дома, как ей уже прислали пакет с пресловутым жемчугом, а при нём письмо, где Лантельм уточняла требования: украшения и деньги отменяются, но не третье условие!

Мизиа была в ярости. Лантельм же, со временем поостыв к ней, почувствовала вкус к богатой и красивой жизни и стала постепенно отжимать у мадам Эдвардс её драгоценности, а позднее «выселила» Мизию с любимой яхты.

Альфред оправдывался, обещал порвать с любовницей, но в конце концов ушёл к ней навсегда, оставив жене записку в будуаре: он, дескать, обожает Мизию, но, будучи проклят судьбой, вынужден покинуть её. Спустя четыре месяца после развода с Мизией в 1909 году магнат женился на Женевьев Лантельм, а Мизиа уехала вначале в Италию, потом в Нормандию, потом ещё куда-то… Пруст в одном из писем с большим злорадством описывал сцену в «Гранд-Отеле» Кобурга, коей он стал свидетелем: по чистой случайности здесь собрались Таде Натансон, Эдвардс с новой супругой и несчастная Мизиа. Впрочем, долго быть несчастной она попросту не умела, и, когда уже в Париже ей представили испанского художника по имени Хосе-Мария Серт, она сразу же поняла, что чёрной полосе в её жизни пришёл конец.

Серт был на два года моложе Мизии, он был хорош собой, брутален и наконец-то талантлив! Два прежних мужа Мизии могли похвастаться чем угодно, кроме творческой одарённости, но Серт стал не просто новым мужем, но и достойным экспонатом её коллекции, пришедшей в некоторый упадок. Он уже имел славу выдающегося художника-монументалиста, создавшего целую серию грандиозных панно. Носил сомбреро и дивный плащ. Умел рассказывать восхитительные истории о самых бредовых вещах и так бурно при этом жестикулировал, что Мизиа не могла оторвать взгляд от его красивых длинных пальцев. Стоит ли удивляться, что она приняла приглашение Серта поехать с ним вместе в Италию, а вскоре стала его женой, правда, сначала гражданской. Они обвенчались лишь в 1920-м. Именно под его фамилией она захотела остаться в истории: мы помним Мизию Серт, а не мадам Натансон или Эдвардс… «Мой третий брак, – писала Мизиа, – на самом деле можно назвать первым, так как он единственный был подсказан сердцем и любовью».

Конечно же, Мизиа без устали работала, как мы бы сейчас сказали, на продвижение своего мужа. Она тянула его карьеру упрямо, как вол. А он развлекал её, попутно и подспудно занимаясь образованием возлюбленной: ходить по музеям или театрам с Сертом было для Мизии истинным наслаждением. В Сикстинской капелле Серт доставал зеркало, чтобы она смогла разглядеть прекраснейший в мире потолок. В парижском театре к нему спешил сам Дягилев, и вскоре Мизиа стала называть русского гения «своим ближайшим другом», просто Сержем или Дягом, как его звали самые близкие.

Вообще, жизнь как-то снова наладилась. Мизиа сняла очередную чудесную квартиру на набережной Вольтера, Боннар расписал ей гостиную, а вечерами сюда приходили Жан Кокто и Саша Гитри. Аристид Майоль предложил Мизии позировать, он задумал сделать памятник Сезанну и решил, что не стоит искать другой модели, кроме Мизии. «Самый ваш облик, думается мне, олицетворяет бессмертие», – писал знаменитый скульптор. К сожалению, Мизиа отказала Майолю, ей было так скучно позировать! Молодой и тогда ещё малоизвестный композитор Франсис Пуленк посвятил мадам Серт свой балет «Лани», Эрик Сати называл её «Дамой» и «Волшебницей», уверяя, что сочинял балет «Парад», думая только о Мизии! Занавес к этому знаменитому балету, гвоздю программы «Русских сезонов» Дягилева сделал Пикассо, а Жан Кокто стал его сценаристом: Мизиа вновь сводила гениев вместе и была счастлива как никогда. Она стала свидетельницей триумфа Нижинского в «Послеполуденном отдыхе фавна» – шокирующем балете, ставшем главным событием в карьере Нижинского-хореографа. Поставлен он был по мотивам эклоги давно покойного, но незабвенного Малларме, декорации и костюмы исполнил Бакст, а лучшую рецензию написал… великий Роден, назвав «Фавна» «совершенным воплощением античной эллинской красоты».

Дягилев был невероятно одарённым человеком во всём, что касалось искусства, но, когда речь заходила о финансах, ему приходилось намного труднее. Вечные долги,