Исследование холотропных состояний привнесло множество волнующих озарений по различным вопросам, связанным со смертью и умиранием, таким, как феноменология околосмертных переживаний, страх смерти и его роль в человеческой жизни, жизнь человека после смерти и перевоплощение. Все эти догадки и выводы обладают огромной значимостью не только для научных дисциплин, но также и для всех нас как индивидов. Ведь трудно даже представить себе вещи, которые бы более затрагивали и всех нас вместе, и каждого индивида в отдельности, нежели смерть и умирание.

В течение нашей жизни всем нам предстоит терять знакомых, друзей и близких и в конце концов столкнуться с нашей собственной биологической кончиной. Ввиду подобного положения совершенно удивительным выглядит то, что начиная с конца шестидесятых годов западная индустриальная цивилизация выказывает почти полную утрату интереса к вопросу смерти и умирания. И это верно не только в отношении простого населения, но также по отношению к учёным и специалистам, которые по долгу службы вроде бы должны были бы интересоваться этим предметом, таким, как медики, психиатры, психологи, антропологи, философы и теологи. И подобному положению есть только одно правдоподобное объяснение — то, что по некоторым причинам технологические общества выработали в себе массовое психологическое отторжение смерти.

Это безразличие даже ещё более поражает, когда мы сравним положение в нашем обществе с положением, бытовавшим в древних и доиндустриальных культурах, и представим себе, что их отношение к смерти и умиранию было диаметрально противоположно нашему. Ибо в их космологиях, философиях, мифологиях, духовной, обрядовой, да и просто обыденной жизни смерть играла необычайно важную, решающую и базовую роль. И практическая значимость подобной разницы станет очевидной, когда мы сравним положение человека перед лицом смерти в этих двух исторических и культурных средах.

Личность, выросшая в западных индустриальных обществах, как правило, обладает прагматической и материалистической картиной мира или по крайней мере подвергается очень глубокому воздействию этого мировоззрения. Ведь в соответствии с положениями неврологии сознание является эпифеноменом материи, продуктом физиологических процессов в головном мозге и, таким образом, в решающей степени зависит от тела. Согласно такой точке зрения, не может быть никакого сомнения, что смерть тела, и в особенности головного мозга, является безусловным концом любого вида сознательной деятельности. Ведь если мы принимаем базовую предпосылку о первичности материи, то подобный вывод кажется логичным, очевидным и не оставляет вопросов. А вера в любой вид сознания после смерти, посмертное странствие души или перевоплощение, кажется смешной и наивной. Она отметается как плод мышления людей, принимающих желаемое за действительное и не способных принять очевидный биологический императив смерти.

Подрывающее воздействие материалистической науки не единственная причина, ослабившая влияние религии в нашей культуре. Ведь, как мы ранее выяснили, западная религия также в огромной степени утратила своё переживательное содержание и в связи с этим связь со своими глубинными духовными истоками. И как следствие она стала пустой, бессмысленной и всё менее и менее соотносящейся с нашей жизнью. В таком виде она не может состязаться с убедительными доводами материалистической науки, подкрепляемыми её технологическими достижениями. Религия перестала быть жизненной силой, как во время нашей жизни, так и в момент смерти и умирания. Её ссылки на загробную жизнь и пребывание в аду или в раю были низведены до области волшебных сказок или учебников по психиатрии.

Подобная установка вплоть до семидесятых годов действительно сдерживала возникновение интереса к переживаниям умирающих больных или индивидов, находящихся при смерти. Редким сообщениям на эту тему уделялось чрезвычайно мало внимания, вне зависимости от того, увидели ли они свет в виде популярных изданий подобно «Преддверию» Джесс Вайс (Weisse, 1972) и «Проблескам потустороннего» Жана-Батиста Делакура (Delacour, 1974) или в виде научных трудов, таких, как изучение наблюдений врачей и медсестёр за последними минутами умирающих, проведённоео Карлис Озис (Osis et al., 1961). Однако за время, прошедшее после опубликования в 1975 году международного бестселлера Рэймунда Моуди «Жизнь после жизни», Кен Ринг, Майкл Сэйбом и другие зачинатели танатологии собрали впечатляющие свидетельства о поразительных характеристиках околосмертных переживаний, начиная с достоверного сверхчувственного восприятия во время переживаний выхода из тела и заканчивая переживаниями глубочайших личностных изменений, которые за этим последовали (Sabom, 1982; Greyson and Flynn, 1984; Ring and Valarino, 1998).

Содержание этих исследований широко оглашалось в многочисленных телеинтервью, выводящих на первый план танатологов и околосмертные переживания, в популярных книжках и даже во многих голливудских кинофильмах. И тем не менее эти замечательные и по своим возможностям низвергающие прежнюю парадигму наблюдения, которые могли бы революционно преобразить наше понимание природы сознания и его взаимосвязи с головным мозгом, по-прежнему отвергаются большинством специалистов как не относящиеся к делу галлюцинации, вызываемые биологическим кризисом организма.

Также хорошо известно, что околосмертные переживания оказывают глубокое воздействие на психологическое и физическое самочувствие выживших, как и на их мировоззрение и поведение. И все-таки эти события по уже сложившемуся распорядку никогда не обсуждаются больными, и сведения о них не рассматриваются как важная часть истории этих больных и не включаются во врачебные записи. И в большинстве лечебных учреждений не предлагается никакой психологической помощи, которая помогла бы помочь им включить в свою жизнь эти столь необычные переживания.

В западных обществах людям, претерпевающим умирание, зачастую не хватает настоящей человеческой поддержки, которая бы облегчила их переход. Ведь мы пытаемся оградить себя от причиняемого смертью эмоционального неудобства. Индустриальный мир пытается запрятать больных и умирающих людей в больницы и дома престарелых. И упор при этом делается зачастую вне всяких разумных пределов на системы поддержания и механического продления жизни, нежели на человечное окружение и качество проживания оставшихся дней. Семейный строй разрушен, и дети чаще всего живут вдали от родителей, бабушек и дедушек. И в критический момент общение зачастую оказывается формальным и минимальным.

За редким исключением специалисты в области душевного здоровья, разработавшие конкретные виды психологической помощи и советов на случай разнообразных эмоциональных кризисов, уделяли умирающим мало внимания. Именно те, кто сталкивается с самым глубоким из всех кризисов, которые только можно представить, кризисом, охватывающим одновременно биологические, эмоциональные, межличностные, общественные, философские и духовные стороны индивидуальности, остаются единственными, для которых подобная содержательная помощь не доступна. В этом отношении многообещающим кажется развитие растущей сети домов упокоения, вдохновляемое новаторской работой Сисли Сондерс (Saunders, 1967), в которых для умирающих была бы создана тёплая человечная атмосфера.