Как мне заставить их поверить, что я — другая женщина?

Нет, я не могу забыть.

Стадион.

Концентрационный лагерь.

Поезд.

Жюль и Женевьева.

Ален и Генриетта.

Николя и Гаспар.

Мой ребенок не даст мне забыть. Я люблю его. Он мой сын.

Мой муж не знает, кто я такая.

Он не знает моего прошлого.

Но я не могу забыть.

Я сделана ужасную ошибку, приехав сюда.

Я думала, что смогу измениться. Думала, что смогу забыть.

Но я не смогла.

Их отправили в Аушвиц. И там убили.

Мой братик. Он умер в шкафу.

У меня не осталось ничего.

Я думала, что могу найти что-нибудь здесь, но я ошибалась.

Оказывается, ребенка и мужа недостаточно.

Они ничего не знают.

Они не знают, кто я такая.

И никогда не узнают.

Мишель.

В снах ты приходишь и забираешь меня отсюда.

Ты берешь меня за руку и уводишь прочь.

Жизнь для меня невыносима.

Я смотрю на ключ и хочу вернуться к тебе, вернуться в прошлое.

К тем чистым, невинным, спокойным дням до войны.

Я знаю, что мои раны никогда не заживут.

Я надеюсь, что сын простит меня.

Он никогда ни о чем не узнает.

Никто никогда ни о чем не узнает.

Zakhor. Помни.

Al Tichkah. Не забывай.

В кафе было шумно и оживленно, но казалось, что на столик, за которым сидели мы с Уильямом, кто-то набросил полог тишины.

Я отложила блокнот в сторону. То, что мы только что узнали, грозило раздавить меня.

— Она покончила с собой, — невыразительно произнес Уильям. — Это не был несчастный случай. Она специально направила машину в дерево.

Мне нечего было ему сказать. Я не могла говорить. Я не знала, что тут можно сказать.

Мне хотелось взять его за руку и пожать ее, но что-то удержало меня. Я глубоко вздохнула. Но слова по-прежнему не шли у меня с губ.

Между нами на столике лежал латунный ключ, молчаливый свидетель прошлого, очевидец гибели Мишеля. Я почувствовала, как Уильям замыкается в себе, как уже было однажды в Лукке, когда он выставил перед собой руки, словно отгораживаясь от меня и отталкивая. Он не шевелился, но я поняла, что он отдаляется от меня. И снова меня охватило неудержимое желание коснуться его руки, обнять его. Почему у меня возникло такое чувство, будто у нас много общего? Почему-то он вовсе не казался мне незнакомцем, и, что совсем уж невероятно, я чувствовала, что и я не чужая ему. Что же свело нас вместе? Мои поиски, мое стремление узнать правду, мое сострадание к его матери? Он ничего не знал обо мне, не знал о моем распавшемся браке, о моем едва не случившемся выкидыше в Лукке, ничего не знал ни о моей работе, ни о моей жизни. А что мне было известно о нем самом, о его жене, детях, карьере? Его настоящее было покрыто для меня тайной. Но его прошлое, прошлое его матери, я видела так, как видно в темноте дорожку под ногами, освещенную лучом сильного фонаря. И мне очень хотелось дать понять этому мужчине, что мне не все равно, что случившееся с его матерью изменило и мою жизнь тоже.

— Спасибо, — сказал он наконец. — Спасибо за то, что вы мне рассказали.

Голос его звучал неестественно, натянуто. Я вдруг поняла, что хочу, чтобы он сломался, заплакал, проявил хоть какие-нибудь чувства. Почему? Да потому что мне нужно было дать выход собственным эмоциям, мне нужны были слезы, чтобы смыть боль, печаль и пустоту, мне нужно было переживать вместе с ним, ощутить особенное, интимное, личное единение с этим мужчиной.

Уильям уходил, он уже встал из-за столика, забрал ключ и блокнот. Мне невыносима была мысль, что он уйдет так просто и так быстро. Если он уйдет прямо сейчас, убеждала я себя, я больше никогда его не увижу. Он больше никогда не захочет ни разговаривать, ни увидеться со мной. Я потеряю последнюю нить, которая еще связывала меня с Сарой. Я потеряю его. По какой-то мне самой непонятной причине Уильям Рейнсферд был единственным человеком, рядом с которым я хотела сейчас быть.

Должно быть, он что-то такое прочел на моем лице, потому что заколебался, не решаясь повернуться и уйти.

— Я должен съездить туда, — сказал он, — в Бюн-ла-Роланд и на рю Нелатон.

— Я могу поехать с вами, если хотите.

Глаза наши встретились. И снова я увидела в них чувства, которые, как мне было совершенно точно известно, я в нем вызывала — сложную смесь презрения и благодарности.

— Нет, я бы предпочел поехать один. Но я буду очень признателен, если вы дадите мне адрес братьев Дюфэр. Я бы хотел встретиться и с ними тоже.

— Конечно, — пробормотала я, глядя в свой ежедневник и торопливо записывая для него адрес на клочке бумаги.

Внезапно он снова тяжело опустился на стул.

— Знаете, кажется, мне нужно выпить, — сказал он.

— Конечно, — согласилась я, знаком подзывая официантку. Мы заказали вино.

Пока мы молча потягивали напитки, я про себя подивилась тому, как мне комфортно, легко и спокойно в его присутствии. Двое соотечественников-американцев не спеша наслаждаются вином. Нам не нужны были слова. И я не ощущала никакой неловкости. Но я твердо знала, что как только он допьет последнюю каплю своего вина, то встанет и уйдет навсегда.

И вот этот момент наступил.

— Спасибо вам, Джулия, спасибо вам за все.

Он не сказал: «Давайте не терять друг друга из виду, давайте писать друг другу по электронной почте, давайте созваниваться время от времени». Нет, ничего этого он не сказал. Но я знала, о чем кричало его молчание, кричало громким и повелительным голосом: «Больше никогда не звоните мне. Не ищите меня, пожалуйста. Мне нужно разобраться со своей жизнью. Мне нужно время и тишина. И еще спокойствие. И мир. Мне нужно понять, кто же я такой».

Я смотрела, как он уходит от меня под дождем, пока его высокая фигура не затерялась в городской суете.

А потом я сложила руки на животе, позволяя одиночеству обнять меня.

Вернувшись вечером домой, я обнаружила, что меня поджидает семья Тезаков в полном составе. Они сидели с Бертраном и Зоей в гостиной. Я мгновенно ощутила, что атмосфера в комнате очень напряженная.

Родственники явно разделились на две группы: Эдуард, Зоя и Сесиль были на моей стороне и одобряли мои действия, а Колетта с Лаурой резко отрицательно отнеслись к тому, что я сделала.

Бертран не проронил ни слова, сохраняя непривычное молчание. На лице его была написана скорбь, уголки рта трагически опущены. Он избегал смотреть на меня.

Как я могла так поступить, взорвалась Колетта. Как я могла разыскивать эту семью, как я могла навязываться этому мужчине, который, как оказалось, не знал ничего о прошлом своей матери!