Подчинился он после этих ее слов. Надежда вскоре достать из чемодана деньги (а она ведь никак не может дать ему меньше, чем Баркхаузену!), – эта надежда манила его, определяла его поступки. Если остаться у нее до послезавтра, то и денежки будут только послезавтра. А Энно хотелось поскорее узнать, сколько она ему отстегнула.

Она с огорчением поняла, чтó заставило его смириться. Он сам постарался истребить в ней последние остатки уважения и любви. Но она не роптала. Жизненный опыт давно научил ее, что за все надо платить и, как правило, куда бóльшую цену, чем следовало бы. Главное, чтобы он сейчас ей не перечил.

Подходя к своему дому, Хета Хеберле опять увидела давешнего белобрысого голубоглазого мальчишку, он носился по улице с шайкой таких же огольцов. Она вздрогнула. Потом подозвала его к себе:

– Ты что здесь делаешь? Другого места не нашел?!

– Да живу я тут! – сказал он. – Где ж мне еще быть?

Она присмотрелась к его лицу, выискивая следы затрещины, но ничего не заметила. Мальчишка явно не узнал ее, во время разговора с Баркхаузеном, вероятно, не обратил на нее внимания. Так что шпионил он, пожалуй, вряд ли.

– Живешь здесь? Что-то я ни разу тебя не видала.

– А я виноват, что у вас с глазами хреново? – нахально бросил он и, пронзительно свистнув, крикнул куда-то наверх: – Мам, глянь в окошко! Тут тетенька не верит, что я здешний! Мам, выглянь, а!

Хета смеясь поспешила в магазин, совершенно уверенная, что ошибалась насчет этого мальчишки.

Но пока собирала вещи, она опять посерьезнела. Засомневалась, правильно ли поступит, если отвезет Энно к подруге, к Анне Шёнляйн. Конечно, Анна каждый день рисковала жизнью ради незнакомых людей, которым предоставляла кров. Но Хете казалось, будто она вправду подкладывает Анне свинью. Энно вроде бы и в самом деле политический, а не обычный жулик, это даже Баркхаузен подтвердил, однако…

Он такой легкомысленный, и не столько от опрометчивости, сколько от полнейшего равнодушия к судьбам окружающих. Его совершенно не интересует, что с ними будет. Он всегда думает только о себе и вполне способен каждый день по два раза бегать к ней, к Хете, под тем предлогом, что скучает по ней, а в результате подставит Анну под удар, ох как подставит. Хета для него авторитет, в отличие от Анны.

С тяжелым вздохом Хета Хеберле сует три сотни марок в конверт, кладет его сверху в чемодан. Сегодня она потратила больше денег, чем сэкономила за два года. Но пойдет и на еще бóльшую жертву: пообещает Энно по сотне марок за каждый день, который он безвылазно проведет в квартире подруги. К сожалению, она может сделать ему такое предложение. Он не обидится, ну разве что чуть-чуть, да и то притворно, в первую секунду. Однако жадность, вероятно, удержит его в доме, очень уж он падок до денег.

С чемоданчиком в руке госпожа Хеберле выходит из дома. Белобрысого мальчишки на улице не видно, должно быть, сидит сейчас при своей мамаше. Она идет в кафе на Александерплац, где ждет Энно.

Да, Баркхаузен превосходно чувствовал себя в этом аристократичном скором поезде в аристократичном купе второго класса, с офицерами, генералами и дамами, от которых пахло так восхитительно. Ему ничуть не мешало, что сам он ни элегантностью, ни приятным запахом не отличался и что соседи по купе смотрели на него недружелюбно. Баркхаузен привык к недружелюбным взглядам. В жалкой его жизни редко кто смотрел на него дружелюбно.

Баркхаузен вовсю наслаждался своим коротким счастьем, ведь оно вправду было коротким. И продлится не до Мюнхена, даже не до Лейпцига, как он сперва опасался, а только до Лихтерфельде. Потому что скорый поезд делал в Берлине еще одну остановку – в Лихтерфельде. Вот где в расчеты Хеты Хеберле закралась ошибка: чтобы получить в Мюнхене деньги, совсем не обязательно ехать туда немедленно. Можно и попозже, закончив неотложные дела в Берлине. А сейчас самое неотложное дело – доложить Эшериху про Энно и получить пять сотен марок. Кстати, ехать в Мюнхен, глядишь, вообще не понадобится, достаточно написать в почтовое ведомство, чтобы они переслали деньги получателю в Берлин. Словом, о незамедлительной поездке в Мюнхен речи нет.

И Эмиль Баркхаузен – не без легкого сожаления – сошел с поезда в Лихтерфельде. После короткой оживленной дискуссии с начальником станции, который не хотел понять, что в поезде, на перегоне между Ангальтским вокзалом и Лихтерфельде, можно передумать и отказаться от поездки в Мюнхен. Баркхаузен вообще вызывал у начальника очень большие подозрения.

Однако Баркхаузен непоколебимо стоял на своем:

– Позвоните в гестапо, комиссару Эшериху, и увидите, кто из нас прав, господин начальник станции! Только вот потом неприятностей не оберетесь! Я ведь на службе!

В конце концов краснофуражечник пожал плечами, махнул рукой и распорядился вернуть Баркхаузену деньги за билет. Ему-то какая разница, теперь всякое бывает, может, и такие подозрительные типы на гестапо работают. Тем хуже!

А Эмиль Баркхаузен отправился на поиски сына.

Но у зоомагазина Хеты Хеберле он его не нашел, хотя магазин был открыт, покупатели входили и выходили. Схоронившись за афишной тумбой, не сводя глаз с дверей магазина, Баркхаузен прикидывал, что могло случиться. Куно-Дитер оставил свой пост просто от скуки? Или Энно ушел – может, опять в «Очередной забег»? Или этот хлюпик вообще слинял и хозяйка трудится в одиночку?

Эмиль Баркхаузен уже подумывал, не набраться ли наглости, не войти ли в магазин к перехитренной Хеберле и не призвать ли ее к ответу, когда с ним заговорил мальчонка лет девяти:

– Дядь, ты, часом, не папаша Куно?

– Ну да. А в чем дело?

– Гони марку!

– С какой стати?

– А то фиг скажу, что знаю!

Баркхаузен хотел сцапать мальчишку за плечо:

– Сперва товар, потом денежки!

Но мальчишка оказался проворнее, ловко прошмыгнул у него под мышкой и крикнул:

– Ах так! Ну и сиди со своей маркой! – И он вновь присоединился к ребятне, которая шумно играла на мостовой прямо перед магазином.

Баркхаузен не мог пойти следом, все-таки лучше, чтоб его там не видели. И принялся звать мальчишку, свистеть, одновременно проклиная и его, и собственную, совершенно здесь неуместную скаредность. Но мальчишка не спешил поддаться на его призывы и приманки; лишь через добрых четверть часа он снова приблизился к Баркхаузену, из осторожности остановился на некотором расстоянии от злющего мужика и нахально объявил:

– Теперь с тебя две марки!

У Баркхаузена руки чесались сцапать шкета и всыпать ему по первое число, но куда деваться? Его взяла – вдогонку не побежишь.

– Ладно, дам тебе марку! – мрачно сказал он.

– Не-а! Две!

– Ладно, две!