– Это здесь! – шепчет консьерж.

– Станьте тут, чтобы вас было видно в глазок, – шепчет в ответ комиссар. – Скажите, что вы от Народной благотворительности[31] насчет корма для свиней или по поводу «зимней помощи».

– Слушаюсь! – говорит консьерж и звонит в дверь.

Некоторое время ничего не происходит, консьерж звонит еще и еще раз. В квартире царит тишина.

– Нет дома? – шепчет комиссар.

– Почем я знаю? – отзывается консьерж. – Сегодня я Шёнляйн на улице еще не видал.

Он звонит в четвертый раз.

Совершенно неожиданно дверь открывается, хотя из квартиры не доносилось ни звука. На пороге стоит высокая худая женщина. Вытянутые на коленях, линялые тренировочные штаны, канареечная кофта с красными пуговицами. Лицо костлявое, с резкими чертами, в красных пятнах, как часто бывает у туберкулезных. Глаза тоже блестят словно в лихорадке.

– В чем дело? – коротко спрашивает она и ничуть не пугается, когда комиссар становится на самом пороге, так что дверь закрыть невозможно.

– Мне хотелось бы немного поговорить с вами, госпожа Шёнляйн. Я комиссар Эшерих из государственной тайной полиции.

Опять ни малейшего испуга, женщина лишь смотрит на него блестящими глазами. Потом быстро говорит: «Проходите!» – и первая идет в квартиру.

– Оставайтесь у двери, – шепчет комиссар консьержу. – Если кто попытается выйти или войти, зовите меня!

Следом за хозяйкой комиссар проходит в довольно неряшливую, пыльную комнату. Допотопная плюшевая мебель со столбиками и шарами, дедовских времен. Бархатные занавеси. Мольберт, на котором стоит портрет мужчины с окладистой бородой, увеличенная подкрашенная фотография. В воздухе висит табачный дым, в пепельнице – несколько окурков.

– В чем дело? – снова спрашивает фрейлейн Шёнляйн.

Она останавливается у стола, комиссару сесть не предлагает.

Но комиссар все же садится, достает из кармана пачку сигарет, кивает на портрет:

– Кто это?

– Мой отец, – отвечает женщина и снова спрашивает: – В чем дело?

– Хочу задать вам кое-какие вопросы, госпожа Шёнляйн. – Комиссар протягивает ей сигареты. – Садитесь же и курите!

Женщина быстро говорит:

– Я не курю!

– Один, два, три, четыре, – подсчитывает Эшерих окурки в пепельнице. – И табачный дым в комнате. У вас гости, госпожа Шёнляйн?

Она смотрит на него без испуга и без страха.

– Я никогда не признаю́сь, что курю, так как доктор категорически запретил мне курить. Из-за легких.

– Стало быть, гостей у вас нет?

– Стало быть, нет.

– Я быстренько осмотрю квартиру. – Комиссар встает. – Нет-нет, не беспокойтесь. Я найду дорогу.

Он быстро обошел две другие комнаты, заставленные диванами, горками, шкафами, креслами и консолями. Разок остановился, прислушался, обернувшись лицом к одному из шкафов, усмехнулся. Потом вернулся к хозяйке квартиры. Она по-прежнему стояла у стола.

– Мне сообщили, – сказал Эшерих, снова садясь, – что у вас часто бывают гости, которые обычно остаются на несколько дней, но никогда не регистрируются. Вам известны инструкции насчет обязательной регистрации?

– Мои гости – почти сплошь племянники да племянницы, и живут они у меня обычно не более двух дней. По-моему, регистрация обязательна начиная с четвертой ночевки.

– Должно быть, у вас очень большая семья, госпожа Шёнляйн, – задумчиво проговорил комиссар. – Почти каждую ночь у вас квартируют один-два, а то и три человека.

– Это огромное преувеличение. А семья у меня действительно очень большая. Шестеро братьев и сестер, все состоят в браке и имеют по многу детей.

– И среди ваших племянников и племянниц столь почтенные старые люди?

– Их родители, разумеется, тоже порой меня навещают.

– Очень большая семья, вдобавок легкая на подъем… Кстати, я еще вот что хотел спросить: где вы держите радиоприемник, госпожа Шёнляйн? Я что-то его не заметил.

Она крепко сжала губы:

– У меня нет радиоприемника.

– Ну конечно! Конечно. Вы никогда не признаётесь, что курите сигареты, вот и здесь то же самое. Но музыка по радио не вредит легким.

– Зато вредит политическим взглядам, – ответила она с легкой насмешкой. – У меня нет радиоприемника. Если из моей квартиры слышна музыка, то из патефона, который стоит на полке у вас за спиной.

– И говорит на иностранных языках, – добавил комиссар.

– У меня много зарубежных пластинок с танцевальной музыкой. Мне кажется, вовсе не преступление заводить гостям пластинки даже сейчас, во время войны.

– Вашим племянникам и племянницам? Ну конечно же нет.

Он встал, руки в карманы. И внезапно изменил тон, заговорил без насмешки, очень жестко:

– Как по-вашему, что будет, если я сейчас возьму вас под арест, госпожа Шёнляйн, а в вашей квартире устрою небольшую засаду? Мои люди будут встречать ваших гостей и хорошенько присмотрятся к документам ваших племянниц и племянников. Может, один из гостей и радиоприемник принесет! Как по-вашему?

– По-моему, – без малейшего испуга ответила она, – вы изначально явились сюда с намерением арестовать меня. Поэтому все мои слова не имеют значения. Идемте! Надеюсь только, вы позволите мне быстренько надеть платье вместо этих тренировочных штанов?

– Еще секундочку, сударыня! – воскликнул ей вдогонку комиссар.

Она остановилась и, уже положив ладонь на ручку двери, обернулась.

– Секундочку! Разумеется, вы правильно сделаете, если перед уходом выпустите из шкафа человека, который там спрятан. Когда я осматривал вашу спальню, он, по-моему, уже сильно страдал от духоты. К тому же в шкафу, наверно, много нафталина…

Красные пятна сбежали с ее лица. Побелев как мел, она смотрела на него.

Эшерих покачал головой.

– Эх, дети, дети! – сказал он с насмешливой укоризной. – Работать с вами легче легкого! Заговорщики, называется! Боретесь с государством детскими уловками? Ведь только себе и вредите!

Она по-прежнему смотрела на него. Губы плотно сжаты, глаза лихорадочно блестят, ладонь по-прежнему на ручке двери.

– Ну что ж, госпожа Шёнляйн, – продолжил комиссар все тем же тоном легкого, презрительного превосходства, – вам повезло, в смысле, сегодня вы меня совершенно не интересуете. Сегодня меня интересует только человек у вас в шкафу. Возможно, обдумав у себя в конторе ваше дело, я почту своим долгом доложить о вас куда надо. Я говорю «возможно», но пока не знаю. Возможно, ваше дело покажется мне совершенно незначительным… особенно учитывая ваше легочное заболевание…