Иогансон хотел спросить что-то еще, но Луначарского и участников выставки пригласили включиться в работу совещания. Кулуары кончились. В конце коридора Луначарский наткнулся на человека, столь же высокого, как он сам. Человек этот почтительно поклонился, и Луначарский не сразу узнал в нем Корнея Ивановича Чуковского, а узнав, пожал руку и дружелюбно пошутил:

— В сферу ваших многообразных интересов входит и живопись?

— В некоторой степени входит, — ответил Корней Иванович. — Вот только приехал из Финляндии. Навещал Репина в Пенатах.

— Как он поживает? Здоров ли? Работает?

— Пишет Голгофу Все еще работает. Художественная мысль мощная, а исполнение уже слабеет. Да и в обыденном мышлении… как бы это сказать…

— Что, болен? — забеспокоился Луначарский.

— Нет. Хотя окружен людьми недобросовестными и видит все в нереальном свете. Мне он говорил: «Корней Иванович! Вы меня обманываете! Большевики — жестокие варвары. Я слышал даже пушечные выстрелы в Петербурге. Их звук долетал сюда. Говорят, в Неве плавают тысячи трупов. Это расстрелянные восставшие против советской власти». Я говорю Илье Ефимовичу: эти выстрелы доносились из Сестрорецка во время наводнения. Вас ваши домашние зря запугивают. Не бойтесь. А Илья Ефимович от страха говорит прямо противоположное: «Ведь я, как вам хорошо известно, убежденный коммунист: я обожаю коммуны с самого древнего их названия, что я и заявил публично в своих картинах. Коммунисты — это рыцари добра и правды».

Корней Иванович на всякий случай не признался, что он не советовал Репину возвращаться на родину.

Луначарский сокрушенно покачал головой, попрощался и поспешил на обсуждение.

Собрание вел известный художник и искусствовед Игорь Эммануилович Грабарь. Ему было 55 лет. Несмотря на невысокий рост, он выглядел весьма академично, представительно, и даже чем-то патриаршим веяло от его коренастой и крепкой фигуры очень здорового и энергичного человека.

Грабарь предоставил слово Луначарскому.

— Дорогие товарищи! — начал нарком. — Отрадно отметить рост нашего изобразительного искусства. Особенно значителен прогресс в тематике.

Речь его полилась широко и плавно, охватывая не только обсуждаемую проблему, но и близкие к ней вопросы.

Луначарский точно сформулировал ряд положений современной художественной политики советской власти:

— Государство не имеет права в настоящее время становиться на точку зрения того или иного стиля, той или другой школы и покровительствовать им как единственно приемлемым, официальным и общезначимым. Мы обязаны вплоть до окончательного уяснения стиля новой эпохи поддерживать все формальные устремления современного искусства…

Во время своего выступления Анатолий Васильевич осматривал зал, замечал знакомые лица, успевал обдумать особенности творчества некоторых художников или критиков.

Вот сидит искусствовед Федор Шмит, импозантный мужчина лет пятидесяти, он создал оригинальную концепцию художественного развития. По его мнению, творческий рост художника повторяет историю искусства. Онтогенез повторяет филогенез. Или, другими словами, художник в своем личном развитии (онтогенезе) движется циклами, художественная культура человечества (филогенез) движется теми же циклами. Всего в движении человека и человечества — пять циклов. Все это Шмит сформулировал в книге «Искусство. Основные проблемы теории и истории».

А вот через ряд от Шмита сидит Федоров-Давыдов, он в своей книге «Марксистская история изобразительных искусств» совершенно не учитывает концепцию Шмита. Помнится, я критиковал эту книгу в печати, подумал Луначарский. В ней Федоров-Давыдов утверждает, что гению заведомо присуща прогрессивность, говорит о патологическом характере художественного творчества. Патологией автор объясняет пророческий дар гения, при этом делает ссылки на Фрейда и психоаналитиков. Это чушь. Неужели я так и написал: чушь? Психоанализ надо оставить в стороне, иначе мы дойдем до того, что и всякую прозорливость политического вождя будем считать патологическим явлением. Несмотря на многочисленные недостатки, помнится, в целом я счел книгу Федорова-Давыдова полезной.

Рядом с Федоровым-Давыдовым сидит Фаворский — отличный график…

Так про себя рассуждал Луначарский, и эта внутренняя работа сознания не мешала ему произносить речь совсем на другую тему:

— Чтобы идти вперед, нужно найти точки соприкосновения со всей прежней культурой, говорил Владимир Ильич. Нельзя построить новую культуру без опоры на классику. Усваивая старую культуру, нужно понять, насколько тот или иной стиль близок к нашим современным чувствам и идеям.

От теоретических вопросов отношения к культурному наследию Луначарский перешел к организационно-практическим проблемам:

— Следует проводить конкурсы, поощряя развитие искусства в нужном направлении. Наше жюри должно отражать равнодействующую общего художественного вкуса, которая соответствует мнению массового зрителя.

Анатолий Васильевич никогда специально не готовил своих выступлений. Он умел мобилизовать в нужную минуту свой жизненный и эстетический опыт, все свои знания и память для яркой импровизации. Начиная говорить, он еще точно не знал, о чем он будет говорить и куда поведет его творческий процесс, ибо речь была для Анатолия Васильевича актом высокого и вдохновенного творчества. Сейчас по ходу выступления ему в голову пришли некоторые идеи, и он заговорил о проблемах теоретических:

— Мы должны задуматься о судьбе живописи в век кинематографа. Киноглаз обладает колоссальными преимуществами в сравнении с глазом живописца, имея возможность давать вещь в движении. Однако у живописи есть своя сила. Во-первых, живопись как бы воплощает знаменитый гётевский призыв: «Остановись, мгновенье, — ты прекрасно!» Она выбирает наиболее важные моменты, причем может отходить от непосредственно наблюдаемой действительности. Во-вторых, живопись стилизует типы и характерную для них реальную обстановку. В-третьих, передает игру света и тени.

Никакое развитие кинематографа и фотографии не отменит и не заменит живописи. Незаменима ее высокая и все усиливающаяся в нашу эпоху субъективность, все возрастающая роль личности художника. При этом от кинематографа и его художественного языка живопись берет и еще возьмет многое.

Луначарский взглянул на часы и понял, что нужно заканчивать выступление: дело было и в регламенте, и в том, что он уже опаздывал на спектакль в театр Мейерхольда.

За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации

Философ Леонтьев пророчил, что в России родится Антихрист.

* * *

Сталин жил в Кремле в так называемом «белом коридоре». Его непосредственным соседом был Демьян Бедный, а где-то рядом обитали Каменев и другие вожди (я еще помню «честное пионерское всех вождей»). В конце 1920-х годов Сталин отселил «соседей по коммуналке» в особняки. Демьян Бедный, например, получил весь особняк графа Панина, у которого служил секретарем Фонвизин.