И сразу зарокотал тяжелый Генкин ПК (вот откуда его извечная страсть к серьезному оружию).

А я опять потерял сознание.

Удивительно, но в мясорубке летящей в пропасть машины, поливаемой вдогонку из пяти автоматных стволов, Генрик остался практически невредим. Его даже не выбросило из кузова. Он отыскал в мешанине продуктов свой пулемет, пристроился напротив дыры в тенте и хладнокровно дождался, пока исламисты подставят себя под огонь. Он не ожидал, что на помощь придет еще кто-то, и приготовился ко всему.

Двоих вовчиков он завалил сразу, а с последним, укрывшимся за камни, долго и опасно перестреливался. Бандит был осторожен, но случайно выставил из-за укрытия каблук дорогого горного ботинка. Английского. Очередь 7,62 мм остроконечных трассеров оторвала экстремистскую пятку вместе с половиной ноги. Вовчик дернулся и заработал обширную пробоину в груди.

А потом Генрик волок меня семь километров на себе, а впереди было еще трижды по столько, и оружие наше он волок тоже. Я бы, возможно, помер, не дождавшись того времени, когда мы доберемся до города (до заставы было еще дальше), но по дороге ехал УАЗ юрчиков. Юрчики настроены были воинственно, по-русски понимали плохо (или делали вид, что понимают плохо), и рвались поглядеть, не осталось ли на месте засады еще немного живых врагов. Им жутко хотелось пострелять.

Когда Генрику надоело объяснять им, что я скоро загнусь от потери крови, он приставил пулемет к голове водителя и приказал: В город. Быстро. Воинственность джигитов сразу угасла, и они согласились, что да, русского солдата надо поскорее в госпиталь.

В госпитале заявили, что кровопотеря у раненого велика, а у них нет даже плазмы. Генрик закатал рукав. У меня первая группа, – сказал он.

По итогам боя меня наградили медалью За отвагу (как же – сержант Капралов вел бой тяжелораненым, причем один из подстреленных им бандитов остался жив, оказался разговорчив и сообщил множество интересных сведений о планах сепаратистов) и десятидневным, без учета дороги, отпуском на родину.

Генрику медаль тоже дали, но в отпуск не пустили. Кто же будет границу стеречь, если лучшие бойцы по домам разъедутся? – спросили у начальника заставы, когда тот принялся качать права.

Дни, затраченные на дорогу, плюсовались к отпуску, и я полетел домой не напрямик, а через Питер. Прожил я у Саркисянов сутки и до сих пор помню всю их большую гостеприимную семью.

Как я посмотрю им в глаза, если Генрик умрет?…

* * *

Шел четвертый день нашего вынужденного отшельничества. Генрик несколько раз приходил в себя, но ничего, кажется, не соображал при этом и ничего не говорил. Лежал, трепеща ресницами, несколько минут, игнорируя мои попытки докричаться до него, а затем опять нырял в бездну бесчувствия.

Батареи угасали на глазах. Мне пришло в голову, что в этом мире, возможно, неподходящие для них физические условия, и я снова развернул сферу, внутри которой условия по определению отличаются от внешних.

Помогло. Катастрофическая разрядка прекратилась. Но ведь сфера и сама жрала энергию, как крокодил, так что использование мною братских технологий клонилось к неумолимому закату.

* * *

И неделя минула. Пальцы мои зажили, только на концах культяпок топорщились тоненькие продолговатые бугорки корост, по временам кажущие прозрачную капельку сукровицы. На ошкуренном запястье нежно розовела молоденькая кожица. И сошли синяки.

А спасатели все не появлялись.

И лекарства закончились.

И совсем по-летнему полетели однажды ночью мириады бабочек-поденок, покрывая слабыми беловатыми, рожденными для краткого мига любви тельцами все вокруг. Как саваном, – подумал я наутро. И испугался своей неразумной мысли, и принялся суеверно кусать язык – боясь, страшно боясь, что уже опоздал.

А бабочки, постигшие наконец цель жизни и сурово наказанные ею за это, все падали, падали, падали…

И умер Генрик…

Ночью, звездной и студеной,

В тихом сумраке полей -

Ослепительно-зеленый

Разрывающийся змей.

Иван Бунин

Он шел вниз по течению реки. Оставаться дальше на проклятом месте, напоминающем о смерти лучшего друга, ему не хотелось. А ждать спасательную команду он больше не собирался. Сколько можно? Да и нужно ли? Ими, – понимал он, – хладнокровно пожертвовали, не пожалев даже соотечественников. А сейчас списали уже, наверное, в боевые потери.

Вояк, жадных до бешеных гонораров, обещаемых Большими Братьями, на Земле отыщется немало. Лопатой греби. Так что оставь надежду, всяк сюда попавший.

Он и оставил.

Могилу для Генрика он строил всерьез. Дно укрепил настилом из тонких жердей и такой же настил сделал для потолка, чтобы земля в лицо не сыпалась. Положил тело в спальник, а спальник надул. Сперва сам спустился в яму и затем уж осторожно снял импровизированный гроб, обняв, как младенца. Бережно уложил скорбный сверток на глянцевито блестевший свежеошкуренной древесиной настил, выбрался наверх, накрыл потолком. Не торопясь, зарыл.

В изголовье могилы он вкопал тщательно выструганный, собранный в паз и скрепленный рыбьим клеем большой старообрядческий крест о трех перекладинах. Вершину креста он покрыл островерхой двускатной крышей из самодельных дощечек и бересты. Холмик укрепил дерном и положил на него шлем, а рядом – генератор сферы и батареи от карабина.

Помолился, удивительно легко вспомнив давнюю, в детстве еще преподанную бабкой науку. А ведь не молился он до того ни разу в жизни. То есть, по-настоящему – никогда. Крещеным был – это да, суеверным был, а вот верующим… Разве что условно.

Надо бы поплакать сейчас, – подумал он отстраненно, запуская генератор. – И выпить водочки.

Но водочки не было, а плакать он больше не мог.

* * *

Из оружия он взял с собой штатный тесак, пистолет, наручный нож Рэндал да саркисяновский гранатомет с полным боекомплектом. Карабин Филипп припрятал под поваленное дерево, решив, что таскать за собой Дракона, годного ограниченное время, – не в жилу. А по мощности и скорострельности АГБ ничуть не хуже.

Опознавательные браслеты Генрика и Бородача он положил в ранец, туда же опустил спальный мешок, котелок, аптечку со скудными остатками пластыря и сомы, пищевой НЗ. Флягу и тесак он повесил на поясной ремень, Хеклер – на законное место на бедре, обоймы и последний пиропатрон растолкал по карманам. Нацепил на зажившую руку пульт Генрика, непонятно почему до сих пор работающий (правда, только в режиме хронометра).

Шлем, с отогнутым в сторону и приклеенным кусочком пластыря к подкладке усиком микрофона (так спокойнее: меньше вероятность случайного подрыва), приторочил к ранцу, а на голову натянул берет.

Готов? – спросил он себя вполголоса и, коротко дернув в ответ плечом (Вполне), механически похлопал ладонью по фальшивой травке фальшивого холмика, прощаясь.