при мысли о том, что наш любимый ребенок – в наших частных апартаментах мы не можем отрицать, что она занимает особое место в наших сердцах, – присоединится к нам в поездке. Мы с Мэри много вечеров провели вместе во время ее увольнительных, и я часто восхищенно смотрю на эту стойкую, духовную и добрую молодую женщину. Что я сделала как мать, чтобы заслужить такую чудесную дочь как Мэри? Каждый раз, когда этот вопрос всплывает у меня в голове, появляется и ответ: я отдала ее воспитание в руки стойкой, духовной и доброй Моппет, которая остается становым хребтом нашей жизни. Я постоянно благодарю Господа за Моппет и Мэри и прошу прощения за рваное, безалаберное воспитание, данное мной остальным моим детям, включая бедняжку Мэриголд.

– Я позвоню Рузвельту, что вы с Мэри будете со мной в Квебеке, – говорит Уинстон.

Я захожу еще дальше. Я хотела встретиться с этим президентом лично и самой оценить ситуацию.

– Может, он даже потом пригласит нас в Белый дом?

– Ах, это было бы великолепно. Еще один шанс вернуть Рузвельта к золотой мечте о нашем альянсе. Только подумать, как тебе удалось успешно повлиять на Гарри, Гила и Аверелла! Порой я думаю, что ленд-лиз – создавший основу для нашего нынешнего партнерства – был твоих рук дело.

После трудного путешествия на борту «Куин Мэри», которое оставило во мне беспокойство и опустошенность, мы, наконец, добрались до Квебека. Когда конференция началась, Элеоноры не было, вопреки моим надеждам. Я узнала, что как только Рузвельт получил нашу телефонограмму о нашем с Мэри приезде в Квебек, он отправил Элеонору с визитом в войска США в Тихом океане. Я догадалась, что он поступил так, чтобы у нее не было возможности присутствовать на конференции. Хотя он и предложил Уинстону, чтобы мы с Мэри присутствовали, похоже, что он не был этим доволен и хочет, чтобы Элеонора не последовала нашему примеру.

В конце концов я встретилась с прославленным Рузвельтом за ужином накануне первого дня конференции. Мэри усадили слева от Рузвельта, мне отвели кресло справа от него. Он уже сидел, когда мы вошли, но даже неподвижный, даже физически ограниченный, он излучает самоуверенность и силу. Под стеклами очков и налетом возраста я вижу отблеск его юной, красивой души. Этот человек привык к своему образу жизни, подумала я. Мне хорошо известно такое качество, прожив с таким же мужчиной более тридцати лет.

Он немедленно заговаривает со мной о нашей поездке и Квебеке. Его умение общаться отточено, но в его манере есть фальшивая, чересчур самоуверенная нотка, и ничего важного он не затрагивает. Он явно привык создавать мгновенные доверительные отношения с собеседниками, поскольку не проходит и часа как он, даже не спрашивая разрешения, называет меня Клемми, что позволяется только членам семьи и близким друзьям. Против воли я не возражаю, но это панибратство настораживает меня. Я знаю, что должна очаровать Рузвельта, но меня злит его бесцеремонность. И хотя меня восхищает его опыт социальной справедливости и реформ, я чую в нем определенное тщеславие и лицемерие, и мне это не нравится.

Почему я ощущаю этот негатив? Американцы спасли нас в войне, и мы по-прежнему зависим от их поставок провизии и военной помощи по ленд-лизу. Может, оно порождено желанием защитить Уинстона, который слепо обожествляет этого человека? Я борюсь с моим впечатлением о Рузвельте, потому что отчасти цель моего присутствия здесь состоит в создании связей с ним и Элеонорой.

Во время конференции я появляюсь на некоторых встречах и после разбираю некоторые из них с Уинстоном, когда мое присутствие неуместно. Встречи посвящены операции «Оверлорд», запланированном массовом наступлении во Франции, которое уже некоторое время маячит на горизонте. Также обсуждается принятие резолюции о сосредоточении больших сил на выведении Италии из состава Оси[108] путем безоговорочной капитуляции, но рассматриваются и другие вопросы, такие как координация усилий по созданию атомной бомбы. После того, что рассказывает мне Уинстон, мое впечатление о Рузвельте подтверждается. Я думаю, что Рузвельт намерен в полной мере контролировать эту войну и отодвинуть нас в сторону. Возможно, именно это я почувствовала в Рузвельте в первую нашу встречу, но, когда я сказала это Уинстону, он отмахнулся.

И как мне при моем подозрительном отношении к Рузвельту наладить с ним связь? Если я расскажу кому-нибудь о своих подозрениях, люди посмеются над моими нелепыми опасениями в отношении очаровашки Рузвельта, а не эгоистичного и порой неуправляемого Уинстона. Но при Уинстоне все точно знают, как себя вести – даже если им наплевать на его эгоистичное поведение или принципы. Но с Рузвельтом почва под ногами зыбкая из-за его непостоянства. В последующие дни в Квебеке я не могу набраться необходимой фальшивости, чтобы общаться с ним, и мне не удается повторить свой успех как с другими важными американцами – Гарри, Гилом и Авереллом.

После отдыха в горах Святого Лаврентия, чтобы Уинстон оправился от затянувшейся простуды и усталости, мы останавливаемся в Белом доме в качестве гостей Рузвельта и Элеоноры, в месте, которому, по слухам, недостает шарма и нормальной кухни. Хотя я с радостью встретилась с Элеонорой, мне становится еще труднее общаться с президентом в ее присутствии. Мне кажется, что это из-за его холодного отношения к ней. И она более сдержанна в его присутствии, чем когда мы остаемся вдвоем, а вдруг так же и у нас с Уинстоном? Я решаю, что даже если мне не удастся обратиться к ней по поводу того, что мы обсуждали, возможно, я смогу взять пример с Элеоноры, чтобы достичь моей цели здесь.

– Мамочка, ты будешь великолепна, – восклицает Мэри, пока я расхаживаю по спальне в черном шелковом платье, шелестящем вокруг моих ног, репетируя речь. Хотя в последнее время я много выступала с речами, это моя первая пресс-конференция, и от нее многое зависит. «Я многого от нее жду», – поправляю я себя. Но так было всегда.

– Спасибо, дорогая, – я пожимаю ей руку. – Думаю, я готова.

– Я уверена в этом, – с уверенной улыбкой говорит она. Мы берем наши сумочки и шляпки и вместе спускаемся по лестнице к автомобилю.

Когда мы выходим в вестибюль, Мэри спрашивает:

– Мне привезти папу?

Я чуть сильнее стискиваю ее руку.

– Нет, дорогая, пусть занимается своей работой, – вряд ли я смогу выдержать напряженность этого события, если Уинстон будет следить за каждым моим движением и анализировать каждое мое слово, как я следила за ним все тридцать пять лет.

У меня сводит желудок, когда