Умбекка стояла в ожидании его приглашения. Она вся так и сияла.

Тут Джем тоже попробовал встать. Он вцепился в скользкие подлокотники…

— Нет-нет, молодой человек, не стоит так утруждаться, прошу вас! — остановил Джема лекарь, на голове которого красовался новый аккуратный парик. Из кармана камзола виднелся белоснежный носовой платок. — Досточтимая Воксвелл и я — мы не обидимся! Мы понимаем, мы все-все понимаем! Госпожа Ренч, как радостно видеть вас!

Чмок! Чмок! Это они расцеловались.

— О добрая госпожа! Я знал, что вы не покинете нас! Джем в полном отчаянии опустился на противный скользкий стул.

— Ну, молодому человеку, я уверен, хочется чего-нибудь… — Лекарь протянул руку к чайному столику, сдернул салфетку, под которой обнаружилась гора булочек с кремом. — Не хотите ли отведать немного, молодой человек? А? — рука, поросшая жесткими черными волосами, подняла вазу с булочками и поднесла Джему Щедрое угощение. Какое-то мгновение Джем только эту руку и видел. Руку и жирные лоснящиеся булки.

И вдруг крем сполз с одной из булок и упал Джему на колени.

— Тетя! — вскрикнул Джем. — Тетя, тетя!

Но толстуха Умбекка только отвернулась от него. Из глаз у нее вдруг брызнули слезы.

— О Джем, Джем! — и она закрыла лицо руками. Досточтимый Воксвелл, словно не услышав её плача, проговорил сквозь зубы:

— Итак, бастард создает нам сложности, да?

Теперь перед глазами Джема вместо руки предстало лицо Воксвелла, тоже волосатое. Костюм на лекаре был с иголочки, но при этом от него самого несло какой-то гнилью.

Джем сползал и сползал со стула.

Сполз, перекатился на бок, на живот, приподнялся, встал на ноги с помощью костылей и заковылял к дверям.

— Ой! — неожиданно охнула тощая хозяйка. — Какие у него ноги!

А её муж расхохотался. Но не пошевелился.

На пути у Джема встала старуха служанка. Но она же была такая маленькая! Такая слабая! Да? А Джем был калека! Он обернулся к рыдающей тетке.

— Тетя! — его голос срывался. — Как же вы могли! Как вы могли меня сюда привести?

Умбекка не отвечала. Она не могла отвечать.

Вдруг потемнело — может быть, туча набежала на солнце. Но именно в этот миг помрачения Джем разглядел то, чего не видел раньше — ту самую неловкость, что наличествовала в поведении тетки все время на протяжении их чудесных прогулок. Он увидел затравленный взгляд, опущенные глаза, вспомнил, как именно тетка отвечала или не отвечала на определенные вопросы. Как-то раз она остановилась и заговорила с деревенской женщиной — старушкой. Теперь, только теперь Джем понял, что то была настоящая хозяйка Цветущего Домика, старая дева.

Точно!

А еще… еще тетке часто приходили письма. Она их комкала и убирала, если на нее с любопытством смотрели Джем или его мать.

Умбекка лгала. Она лгала все время.

Джем смотрел на нее, и его глаза наполнялись слезами. Умбекка сидела боком к нему. Она расстроилась и не заметила, что на лифе платья у нее расстегнулась верхняя пуговица. Сверкнула золотистая вспышка, и Джем понял, что тетка продолжала носить амулет Агониса — только на теле, под платьем.

Все решилось быстро.

— Тетя! — дико закричал Джем.

Досточтимый Воксвелл на миг оторопел, но тут же бросился к юноше, настиг его одним прыжком, выхватил из подмышек у Джема костыли и толкнул его лицом вперед.

— Унеси эти мерзкие деревяшки и брось их в огонь! — крикнул лекарь служанке. — Это богопротивные вещи!

Брезгливо скривившись, Воксвелл вынул из кармана носовой платок. Казалось, он собирался вытереть им руки. Но вместо этого он глянул сверху вниз на распростертого на ковре калеку, отчаянно пытавшегося уползти. Лекарь тяжко вздохнул и склонился к юноше — так, словно ему предстояло выполнить неприятную, но необходимую работу.

Связанную с его профессией.

— Так значит, бастард не пожелал угощаться нашими булочками? — издевательски промурлыкал Воксвелл. — Жаль. Очень жаль, они бы ему гораздо больше пришлись по вкусу! Но у нас и другие угощения имеются!

Воксвелл завел пальцы под затылок Джема, запрокинул голову юноши и поднес к его ноздрям носовой платок. Запах — мерзкий, гадкий, дурманящий, хлынул в ноздри к Джему, заполнил все вокруг. Юноше вдруг стало жарко, жгуче жарко.

Он пытался увернуться, но что толку?

Джем вдыхал тошнотворный запах и слышал, пока еще слышал, как громко тикают в прихожей часы. Он слышал, как всхлипывает и шмыгает носом Умбекка, как звучит шелестящий, сухой голос тощей женщины, склонившейся к чайному столику:

— Тебе налить чаю, Натаниан? А потом пришло забытье.

Тик! Тик!

Первое, что услышал Джем, очнувшись, оказалось опять-таки тиканье часов. В каждую из аккуратно прибранных комнаток Цветущего Домика доносился стук деталей механизма часов. Это тиканье слышала сидевшая в гостиной досточтимая Воксвелл, слышал в своем кабинете её супруг, слышала старушка служанка, вытиравшая пыль. Часы отмеряли пульс домика, они всех вовлекали в стихию времени. Зачастую обитатели домика не замечали тиканья часов, пропускали мимо ушей и печальное «бонг!», которым часы сопровождали наступление очередной пятнадцатой и каждой пятой внутри пятнадцатой. И все же часы всегда были с ними, а они знали, что внутри часов есть потайная пружина, которая разворачивалась один раз в луну с такой точностью, словно за каждым тиканьем стояла сдерживаемая сила — сдерживаемая, но способная вырваться наружу в ярости. Эта сила, наверное, была похожа на могущество бога Агониса, каждое мгновение пульсировавшее в жизни всего мира.

Тик! Тик!

А потом послышались голоса:

— Источник света, услышь наши молитвы! Взгляни на нас с высот своих, узри это измученное дитя и смилуйся над ним. Помоги нам, о милосердный, когда мы станем избавлять дитя ото зла, когда мы принесем его, слабого и униженного, на алтарь суда твоего. Дай нам, о Всемогущий, силы в вере нашей, ибо мы готовы исполнить свой божеский долг. Да славится господь наш и госпожа вовеки.

— Да славится господь наш и госпожа вовеки!

Первый голос — негромкий, гнусавый баритон — принадлежал Воксвеллу. Женщины вторили ему покорным дуэтом.

Джем очнулся, но лежал, плотно сжав веки. Что-то давило ему на веки — вероятно, тяжелые монеты. Рот у него был забит какой-то неповоротливой гадостью.

Где он?

Потом он вспомнил где. Страх пронзил юношу, словно острый клинок. Он бы закричал, но не мог. Он бы вскочил, но и этого не мог. Что-то держало его. Из тумана выплыли отрывочные воспоминания. Его несли по узкой лестнице в небольшую белую комнату. Теперь ему завязали рот, чем-то накрыли глаза и привязали к жесткому столу. Он чувствовал цепкие, жаркие ремни. Кожа его покрылась пупырышками, он замерз. Потом… потом Джем вспомнил, как чьи-то грубые, торопливые руки рвали на нем одежду.