Днем, пока Зельда рисовала церковь, он обыскал ее комнату, как страж – камеру заключенного. На столике у зеркала лежала дешевая расческа, набор кисточек и алая помада, в шкафу – несколько новых пар нижнего белья и чулок. Просто набор вещей, никак не отражающих личность хозяйки. На этот раз Зельда не привезла ни купальный костюм, ни сандалии, что было на нее не похоже. На тумбочке он нашел Библию, пузырек с лекарством и стакан с водой, ящики оказались пусты. Скотт не знал, что именно искал, может, тайный дневник, но почти ни одна из вещей Зельды ничего о ней не говорила – все это выдали в больнице. Настоящий ключ к ее душе лежал на самом виду на столе: картонная папка с акварельными зарисовками.

Зельда и сама знала, что это только наброски, сделанные на скорую руку. Строго говоря, пальмы и рыбацкие челны ей не давались, в лучшем случае получалось передать простор неба и моря. Пасторальные пейзажи в холодных голубых тонах, ничего интересного.

Никаких буйно распускающихся цветов, размытых хороводов демонических рож, огненных вихрей. Просто работы увлеченного любителя, и ничто не обнадежило бы Скотта больше, чем их непримечательность. Рисунки он вернул в папку, положил ее обратно на стол и закрыл за собой дверь.

За ужином Зельда подробно рассказывала о том, как провела день. Завтра нужно бы вернуться в церковь. Она часами сидела на колокольне совсем одна, теперь придется докупить белой краски. И ее очень впечатлили картины с ураганом, которые показал сторож. Может, она напишет целую серию. Скотт же не мог похвастаться плодотворным днем и к воодушевлению жены отнесся безучастно. Он знал, что несправедлив к ней, и пытался слушать внимательнее, но получалось с трудом. Говорила она невыносимо нудно, и Скотт силился понять, было ли дело в побочном эффекте ее лекарств или его трезвости.

После кофе Зельда предложила прогуляться по берегу – невинное пожелание; Скотт с неохотой согласился. Обувь оставили у спасательной будки. Песок был прохладный и мягкий, как мука. Ночь выдалась безлунная, только в море мерцали фонари рыбаков, расставлявших сети. Вдалеке крошечным калейдоскопом мигало чертово колесо. Пока они шли на его радужные огни, Скотт боялся, что жена возьмет его за руку.

– Какая она из себя? – спросила Зельда.

Поначалу Скотт решил, что ослышался.

– Кто?

– Пожалуйста, все очевидно. – Зельда шла, не останавливаясь и не глядя на него. – Дай угадаю, актриса? Миниатюрная блондинка, совсем молоденькая. И считает тебя гением.

Скотт фыркнул, показывая, какая это нелепица. Так можно было бы описать Лоис Моран пятнадцать лет назад.

– Додо, я ведь тебя знаю. Одному тебе плохо.

– Нет у меня никого.

– Да я не против совсем. Хочешь, даже развод тебе дам.

Получается, она с ним торговалась? Развод в обмен на ее свободу? Но это вещи никак не связанные. Да и зачем после всего, через что они прошли, ему просить развода?

– Не хочу я разводиться, – сказал Скотт. – Я хочу, чтобы тебе стало лучше.

– А если мне стало лучше, что тогда?

– Тогда ты можешь вернуться домой.

– А ты?

Им приходилось друг с другом так трудно, что для собственного брака Скотт как-то и не придумал счастливого конца. Ему казалось, так будет всегда.

– У меня работа.

– Ты по-прежнему будешь меня навещать?

– Разумеется!

В ту минуту он говорил искренне, но потом, уже лежа без сна в постели, спрашивал сам себя, правда это или нет. Разговор был странным от начала до конца. До того, как Зельда сама об этом заговорила, он никогда не задумывался о жизни без нее. Теперь эта мысль дразнила его, заставляя чувствовать себя слабым и вероломным. Снова появилось искушение спуститься в бар, но Скотт его отогнал, а когда следующей ночью устоять не смог, бар уже был закрыт.

Пришлось пойти в ресторан. Там Скотт заказал пиво и с восхищением наблюдал за местным ритуалом ухаживания – молодые люди прохаживались по zocalo на виду у всей деревни. Подошедший официант самым будничным тоном поинтересовался, не предложить ли Скотту женщину.

– Нет, gracias, – отказался он и дал понять, что тот может быть свободен. – Мне уже хватит.

– Хотите марихуаны?

– Обойдусь cerveza.

– Uno mas?[160]

– Не надо mas, – покачал головой Скотт. Он обещал Шейле.

За главной площадью переулки тонули в темноте и пороке. На обратном пути в отель Скотт прошел мимо ночного клуба, откуда доносились приглушенные звуки румбы. Зазывала, приглашавший прохожих на стриптиз, промакивал лоб носовым платком, а дальше по злачной улочке в гараже, освещенном всего одной лампочкой, собиралась толпа – здесь принимали ставки на петушиных боях. Скотт подумал об Эрнесте. Давненько он не щекотал себе нервы.

В бассейне плескались голые датчане, и вода искривляла контуры их тел, как художник-кубист. Скотт прошел через дворик, не желая им мешать. В номере он закрыл балкон, почистил зубы и сразу же лег спать, помня, что Зельда поднимется рано. А на следующее утро с еще парой постояльцев нанял лодку и вышел рыбачить в залив – только бы не садиться писать. Вокруг в надежде чем-нибудь поживиться собирались пеликаны. С воды полуостров выглядел как зеленая полоска джунглей с раскиданными там и тут белыми, розовыми и желтыми коробочками домов. Здесь побывали Колумб и конкистадоры. Хотя до обеда еще было далеко, спутники Скотта пили пиво и курили сигары, будто на холостяцкой вечеринке. Сам же он сосредоточился на рыбалке и вскоре вытянул здоровенного тарпона, а потом и внушительную рыбу-молот. Понадобится ли сеньору кухня, чтобы приготовить их на ужин своими руками?

– Непременно соглашайся! – обрадовалась Зельда.

– Так только туристы делают.

– Мы и есть туристы.

– Не хочу быть как все.

– Тогда, может, поедем осмотреть форт?

Вечером, как бы в пику ей, Скотт задержался в ресторане и перешел с пива на местный ликер на тростниковом сахаре, притом дав официанту на чай неприлично много. На сцене посреди zocalo гитарист наигрывал незамысловатые мелодии. Скотт смотрел на молодые пары, прогуливающиеся под светящимися гирляндами, и вспоминал их первый котильон с Джиневрой, ее мягкие белые перчатки и орхидею в коробочке, на которую откладывал целый месяц, экономя на сигаретах. А потом они стояли на балконе клуба, глядя на темное поле для гольфа, огни доков и поблескивавшие яхты на якоре. В то лето перед ним открывался весь мир, и сладостная неловкость охватывала Скотта, пока он вел «Пирс-Эрроу» отца Джиневры к их дому на берегу озера. Она поцеловала его в саду, потом по дороге к парому и в лодочном сарае, пока дождь барабанил по крыше. Для Скотта не было ничего недоступного, судьба преподносила ему все на тарелочке. А к зиме переменилась, и счастье развеялось как сон.