Белосельцев, имевший в своей родословной дворян и купцов, зажиточных мещан и священников, рассматривал званых на вечер гостей с отчуждением. Не причислял себя к ним. Не выводил себя из двуглавых орлов и страусиных плюмажей. Был ближе к бронзовым фигурам на «Площади Революции», к их винтовкам, гранатам и пулеметным лентам. Но и они принадлежали прошлому. Были проигравшими, как и он, Белосельцев.

Он увидел священника, мягко ступавшего, перебиравшего на ходу черные четки. Узнал отца Владимира, обрадовался, испытав к нему мгновенное теплое чувство.

Священник загадочно появился в его жизни. Он был связан с Катей, возникал неожиданно в самых разных местах, куда в смятении приходил Белосельцев. Привел к монаху-схимнику, который не пустил его из этой мучительной жизни, оставил среди тревог и опасностей. И Белосельцев, не носивший крест, не подходивший под благословение пастырей, вдруг подчинился монаху.

– Опять встретились, – сказал отец Владимир. – А я почему-то знал, что встретимся. Думал о вас.

– Я тоже думал, – ответил Белосельцев, и ему показалось, он действительно думал, ожидал увидеть священника.

– Вы один? – отец Владимир, не называя Катю, спрашивал о ней.

– Катя дома. Не любит шумных собраний.

– Она удивительно тонкий, духовный человек. Ей, как немногим, дано восприятие христианских истин. Не умом, а сердцем.

– Когда вы подходили, я думал, как странно пересекаются людские судьбы. Есть в жизни такие перекрестки, на которых все сходятся. Для какого-то огромного дела. Для войны, например. Или для последнего прощания. Мне кажется, сейчас наступает такое время, когда вместе встретятся множество людей для важного, предельного дела.

– Вы правы, – сказал священник. – Все, кому нужно, уже отыскали друг друга. И уже не потеряются. Христос собирает свое войско, строит ряды. И бесы тоже сошлись, построились в несметное войско. Скоро грянет битва небесная.

– Об этом говорил отец Филадельф, но я до конца не понял его. Здесь, на земле, готовится страшное злодеяние, еще один смертельный удар по России. И я готов сражаться, готов идти на баррикады. Но все это будет здесь, на земле, в Москве. При чем здесь небо?

– Отец Филадельф – создатель учения. Абсолютно новый взгляд на русский народ и Россию. Он знаток и толкователь Апокалипсиса. Как никто из наших богословов трактует Страшный суд и второе пришествие. Он – обличитель нынешних сатанистов, в политике, в церкви, в культуре. Не боится их обличать перед миром, за это они грозятся его убить. Несколько раз присылали письма со знаком «666», с каббалистическими метами смерти. Но каждый раз он их посрамляет.

– Какое учение? Какой взгляд на русский народ? – Белосельцев хотел услышать, какие откровения монаха, облекаясь в негромкое и властное повеление, не отпустили его к любимым лесам и речкам, в безмятежное бытие, а оставили здесь, среди тревог, в ожидании скорой беды.

– Есть мистика России, мистика русского народа как богоизбранного, через страдания во Христе обретающего Царствие Небесное! – Глаза отца Владимира лучились, на лице сквозь темно-русую бороду проступил румянец. – Весь смысл русской истории, вся мировая задача русских в исполнении Божественной заповеди приготовления земли к Страшному суду, к явлению нетленного царства, нового Града Иерусалима. Создавая Россию, народ расходился к пескам и безжизненным льдам, готовил эти земли к приходу Христа, одухотворял мертвое живым и сам готовился к последним временам. Эти времена наступили в начале века сего, когда саранча в лице жидовствующих комиссаров стала язвить и жалить народ. Все убийства, расстрелы, мытарства, когда священников грузили на баржи и топили в студеном море, когда белых офицеров тысячами рубили шашками, когда миллионы землепашцев морили в лагерях и на стройках, тогда и свершилось завещанное. Убитых праведников, коими был весь русский народ, взял Господь с земли на небо, усадил вокруг своего престола. Там, на небесах, Господь сидит, окруженный русским народом-праведником. А здесь, на земле, в России, уже почти не осталось народа, почти не осталось России. То, что осталось, не народ, не Россия, а пустое вместилище, откуда излетела боголюбивая душа!

Мимо проходили какие-то светские дамы в длинных, по локоть, перчатках, в бриллиантах, то ли настоящих, то ли искусственных, ослепительно сверкавших. За ними шествовали молодые золотопогонные воины с эмблемами царских полков, усыпанные крестами за взятие Плевны. Вышагивали купцы с окладистыми бородами, в черных жилетках, с жирным серебром цепочек. Все отражались в зеркалах, двоились, проходили один сквозь другого, и Белосельцев слушал священника, погружаясь в сладостную фантасмагорию.

– Но еще не все русские праведники взяты на небо. Еще малая их горстка здесь, на земле. Еще не исполнилось число русских праведников у Господня престола, – продолжал отец Владимир, повествуя об учении монаха, которое, судя по сияющим глазам, и сам разделял. – И скоро они будут взяты на небо, пройдя земную муку и казнь. Близятся страшные дни, побоища и пожары, но это все для того, чтобы исполнилось число и Господь мог сказать: «Пора!» – и небесная Россия явится миру как Новый Иерусалим!

Белосельцев понимал, что слышит небывалые, неписаные, а лишь изреченные слова вероучения, которому следовали и этот молодой священник, и больной монах. Ему, Белосельцеву, не дано было постичь умом глубинный смысл и бездонный свет учения, а лишь молча внимать.

– Вот почему, я полагаю, отец Филадельф удержал вас в миру, не позволил отступить в обитель тишины и покоя. Ибо здесь начинается последняя брань, и земля покроется убиенными за веру и Господа. Вам, как сказал мне отец Филадельф, надлежит принять участие в битве. Но прежде, он мне тоже это сказал, вам надлежит креститься. Он ждет вас у себя, в Оптиной пустыни, где, Бог даст, вы и примете Христово крещение!

Отец Владимир почти повелевал, но Белосельцев не тяготился его повелениями. Глубинный смысл и бездонный свет ускользал, и он чувствовал печаль и смущение.

К ним подошел худощавый ладный человек и еще за несколько шагов склонил голову, сложил горстью руки.

– Благословите, отец Владимир!

Священник вложил в ладони подошедшего свою белую мягкую руку, мелко и часто перекрестил склоненную голову. Белосельцев успел рассмотреть сильные смуглые кисти человека, с резкими чертами лицо, маленькие кустистые усики.

Поздоровались, представились друг другу. Белосельцев признал в подошедшем известного скульптора, славного своими изображениями русских святых и воинов.

– Как вам нравится, отец Владимир, эти постоянные показы народу отпрысков Кирилла Владимировича? Не для того ли все совершается, чтобы народ привык их видеть и сказал: «Да, вот они, истинные наследники династии! Именно им законное место на российском престоле!» – Скульптор говорил насмешливо, обращая лицо к Белосельцеву, приглашая и его высказать свое мнение. – Народ наш доверчив. Быстро со всем соглашается. Не успеем оглянуться, а в Успенском соборе венчают на царство то ли армянчика, то ли жиденка!