– Об этом мы уже с неделю как знаем, – сказал Алексей Михайлович и поглядел на помалкивающего Бориса Ивановича Морозова. – Неужто хитрому Хмельницкому надобна одна наша царская милость, чтоб гетманов сын булавой владел? Нам же хлопот меньше.

– С Юрко хлопоты впереди, – сказал Матвеев, тоже посматривая на боярина. – Хмельницкий хоть сейчас ляжет и помрет, лишь бы власть на Украине была за его родом. Важнее твоего согласия, государь, для гетмана на его одре, если не притворяется, ничего нет. Юрко ведь только шестнадцать лет.

– Мне столько же было, – сказал Алексей Михайлович.

– В России, государь, самодержцы, а на Украине – гетманы.

– Про это я думал. Меня не то печалит, что Выговский с нами – за нас, с поляками – за поляков. Гетман и писарь где тайно, а где явно натравливают своих атаманов и казаков на наших воевод, на русских людей. Атаман Нечай по указу Хмельницкого в Белоруссии выбивал из городов наши царские гарнизоны и ставил свои – казацкие. Другой атаман на Могилев пошел приступом. Слава Богу, обжегся. Не терплю подлости… Украинские казаки творят повсюду насилия и сами же бьют челом, что их обидели. Подлое племя! Князя Репнина совсем оговорили: он-де четыреста казаков в тюрьму кинул, сорок лучших кнутом бил, четырех саблями посек. А могилевцы показали: в тюрьме казаков сидело человека по два, по три за бесчинства да за грабежи. Четырех казаков и вправду убили, но не по суду князя, а в пьяной драке. Артамон, ты не таращь глаза! Казаки Шклов ограбили – и скорей жаловаться. Мстиславль разорили – и челом бить: притесняют бедных.

Борис Иванович сказал в сердцах:

– Государь, запорожские казаки много хуже татар. Те разбойничают на чужой стороне, вознося хвалы Магомету, а казаки, помолясь Христу, христиан бьют, жгут, грабят.

– О всех так нельзя говорить! – раскраснелся Матвеев.

– Знаем тебя, защитника! – сказал государь. – Ты взоры не мечи, ты дело советуй.

– Совет у меня простой. Надо твердо сказать Хмельницкому и всему Войску Запорожскому: на Польшу нападать – твое царское величество во гнев ввести, ибо ты, великий государь, избран в короли Речи Посполитой. От шведского короля тоже пусть отстанут. Неправды Карла тебе, государю, нестерпимы, и ему бы, гетману, тоже их не стерпеть. Будут гетман и войско служить твоему царскому величеству по-прежнему, будет им всем честь и милость. Носи платье разноцветное, а слово держи одинаково.

– Это я запомню! – обрадовался Алексей Михайлович. – Носи платье разноцветное, а слово держи одинаково. В посольский наказ так и записать надо.

– Послал бы ты, государь, в Киев войско, – сказал Морозов. – Большое войско. Если Богдан умрет, его дружки молодого Хмеля над собой недолго будут терпеть и сами же передерутся за булаву.

– Зачем раздражать казаков? – возразил Матвеев. – Послать войско – выказать недоверие, а недоверие самых верных друзей оттолкнет от нас.

– Верных государю людей государево войско не обидит, а подкрепит их веру.

– От войска не тишина бывает, но громы с молниями!

– Молод ты, Артамон! – сказал Морозов спокойно. – Ты хочешь быть милым подстелившись, подсластясь, но тебе первому в глаза наплюют твои приятели, коли ты даже в слове дрогнешь. Хочешь быть другом льву – держи льва в клетке. И никогда не клади ему в пасть ни головы, ни руки. Откусит.

Алексей Михайлович слушал советников, склоня голову набок, по-петушиному. Ему нравились обе правды, и он уже знал, как их надо соединить.

– Бутурлина бы к Хмельницкому послать, Василия Васильевича! Опалы перепугался, уж больно грозны мои опалы.

– Другого Бутурлина пошли, Федора Васильевича, – подсказал Морозов. – Федор Васильевич на вид и строг и степенен.

– А дьяком ему Василия Михайлова, – поспешил присоветовать своего человека, из умных, Артамон Матвеев.

– Я доволен, – сказал государь. – Хороший у нас был совет.

14

Хмельницкий возлежал на широкой постели, утопая тяжелой головой в стоймя поставленных подушках. Спальней ему была самая большая в доме светлица. Никаких дел он от себя не отставил. Приезжали послы – принимал лежа.

На середине светлицы, лицом вниз, был распят прикованный цепями к полу генеральный писарь Войска Запорожского пан Иван Выговский.

Железные браслеты впивались в белые руки, в белые ноги умника. Пан писарь плакал от боли, страха и по своей лисьей хитрости. Молчание и терпение палачей ожесточают, а нытье хоть и рассердит, да не озлит.

Страдал Иван за дурость миргородского полковника Грицка Лесницкого. Пан полковник, удостоверясь, что гетман на белом свете не жилец, стал подговаривать казаков избрать в гетманы Выговского: «Чтоб Украйна не сгибла».

Лесницкого посадили в яму. Богдан обещал виселицу, но с казнью не спешил. Выговского подняли затемно – умирает, мол, Хмель; прибежал, деловитый, распорядительный, и на цепь попался. Хмельницкий решил испытать Ивана по-своему.

– Прости, пан гетман! – молил время от времени Выговский. – И сам ты знаешь, и я знаю, нет моей вины перед тобой, но все равно прости.

Хмельницкий с Выговским в разговоры не пускался, но слушал.

В сон проваливался, пил снадобья, обедал, Ивану даже воды не давали. Уж на ночь глядя, писарь стал поминать свои заслуги. О всем славном, что сделалось на Украине его умом, о всех тайных кознх, через которые гетман имел прибыль и всякую пользу. Поминал, как дурачили Московского царя, как обманом укрощали Яна Казимира, как плутовали с корыстным Сефирь Газы.

– Замолчи! – сказал Богдан. – У стен длинные уши, у пауков длинные ноги, да и сами секреты с крылышками.

Взмолился Выговский:

– Богдан, клянусь тебе – да поставят меня у пушки, если изменю Юрко. Сам подумай, на кого его оставить, парубка румяного, как не на меня? Из меня какой гетман, я – писарь! Богдан, на кого, на кого Юрко оставишь?! Я ему, орлу, пока крылья не расправит, совой буду, чтоб даже ночью змея в гнездо не забралась.

– Про сову – не знаю, – сказал гетман, превозмогая приступ слабости. Подушка намокла от пота, и запах этого пота был земляной, смертный… – Не знаю про сову… Но если предашь, я с того света приволокусь, и будет с тобой то, что ты себе назначил: из пушки тобой пальну.

Сказал и заснул. Пробудился, когда месяц в окно смотрел. Выговский тихо плакал.

– Освободите его, – сказал Богдан.

Заскрежетало железо.

– Куда мне теперь? – спросил Выговский, на коленях подползая к постели гетмана.

– Куда ж тебе еще?! К себе ступай, в писари. Но помни, Иван. Я тебя на Желтых Водах помиловал. И ныне тоже… Обманешь меня мертвого – сам мертвым станешь.

3 июня 1657 года Чигирин принимал государевых послов. Показывая, как велика честь царя, первую встречу устроили Бутурлину за десять верст от казачьей столицы. Встречал помилованный Хмельницким миргородский полковник Григорий Лесницкий. Сказав все нужные и обязательные здравицы, он объявил окольничему Федору Васильевичу Бутурлину, что избран в наказные гетманы идти с войском против крымского хана. Хан с ордой переправился через Днепр и стоит под Очаковом.