Через месяц или полтора мы переехали в район учений. Здесь приходилось следить за изменяющейся обстановкой, а расчёту станции регулярно доносить о координатах целей. К сожалению, появлялись вынужденные перерывы: отказывали СВЧ-приборы. При смене магнетронов или диодов Гуськову и Михайлову приходилось вести наладочные работы в присутствии членов комиссии. Гуськов нервничал. Иногда ему сразу не удавалось получить результат, он приходил ко мне мрачный и начинал крутить ручки настройки дублирующей станции. Затем возвращался и продолжал работу. В самый разгар лета Гуськов схватил ангину. Помню как в домике, где мы жили, он всё время полоскал горло. Однажды была страшная жара, и в поисках Гуськова я наткнулся на него: он лежал в тени, отбрасываемой корпусом станции, с полузакрытыми глазами. Узнав от Михайлова, что у него температура 39,5°, предложил обратиться к врачу, но Гуськов категорически отказался. Несмотря на все трудности, этап испытаний благополучно закончился, комиссия дала положительную оценку. В аэропорт Оренбурга мы прибыли вечером, и на ночь остановились в местной гостинице. От усталости я сразу же заснул. Ночью, когда я проснулся и вышел в холл, увидел бодрствующего Гуськова. «Пойдём, поговорим», – сказал он мне. Мы уселись на ступеньках, ведущих на прилегающую территорию. Была тёплая ночь. Гуськов продолжал: «Мы закончили важный этап, впереди, правда, ещё один, морской, но дело сделано. Тебе предстоит внедрение на заводе». – «Мне одному?» – «Ты всё знаешь, тебе больше никого не нужно. Руководство за тобой. Свиридов, конечно, будет на заводе». Когда я приехал на завод в жгучие январские морозы, мест в гостинице не было. Через 4 месяца мы в основном закончили изготовление и настройку всех блоков, а ещё через несколько месяцев головной образец станции был готов. Конечно, это произошло благодаря мастерству заводчан, но и качество техдокументации, как я полагаю, было высокое.

После успешного завершения работы авторитет Гуськова упрочился, и через некоторое время ему поручили вести новую ОКР. Дело в том, что ещё в 1952–1953 гг. институт начал разработку аппаратуры в интересах КБ С. П. Королёва. Это был первый шаг института в направлении космоса («Целина» была позже). После её окончания встал вопрос о создании опытных образцов на новой основе. Предстояло выполнить в исключительно короткие сроки огромный по тем масштабам объём работ. Надо было разработать десятки и десятки блоков, для чего была выделена внушительная по размерам кабина. Разобравшись с задачами и прикинув план работы, Гуськов понял, что наличными силами с этим не справиться. Руководство института в лице главного инженера Т. Р. Брахмана выделило в распоряжение Гуськова пришедших в институт молодых офицеров, недавно окончивших высшие учебные заведения. Кроме того, на помощь направлялись специалисты из других подразделений. Каждому из них Гуськов лично давал задание, предварительно побеседовав. Но бывали случаи отбраковки. Помню, при мне Гуськов сказал одному давно работавшему специалисту: «Ты мне не нужен». При разработке был целый ряд проблем, из которых отмечу лишь некоторые. Важнейшим был антенный вопрос. Создание новой антенны было поручено И. Б. Абрамову. Потребовалась высокая точность фиксации углового положения излучающего объекта. Сначала казалось возможным использовать многоступенчатые датчики. Когда рассчитали требуемую точность, от этой идеи отказались. Мне пришлось объехать несколько предприятий, прежде чем нашёл исполнителей, способных осуществить на практике нужный вариант углового датчика. В результате после изготовления образцов датчика, которые имели внушительные размеры, точность съёма информации оказалась приемлемой.

Усилиями большого коллектива сотрудников под руководством Гуськова пробный макет аппаратуры был изготовлен и настроен в заданные сроки, а затем направлен на испытания. Последующие пуски изделий производились с использованием разработанной в институте аппаратуры. Одновременно готовились чертежи опытных образцов. Предстояла большая работа на заводе. Т. к. Гуськов большую часть времени находился на полигоне, он поручил мне отслеживать ход работ по изготовлению образцов. Большую лепту в эту работу внесли такие мастера своего дела как П. М. Бурлак и бывший тогда главным инженером завода П. П. Нечаев, с которыми мне пришлось тесно взаимодействовать.

Выполненные институтом в то время работы по космосу позволили решить важнейшие общегосударственные задачи.

В своём рассказе о Гуськове я не затронул его работы по станции РТ, которые он осуществлял ранее, и за которые он впоследствии получил сталинскую премию.

Все выполненные в институте работы сделаны Гуськовым в первой половине его жизни. Здесь проявились его выдающиеся качества крупного организатора, талантливого инженера, человека неукротимой энергии. Я думаю, что любой специалист нашей страны мог бы гордиться тем набором осуществлённых замыслов, подобных тем, которые оказались по плечу Геннадию Яковлевичу Гуськову.

Своим повествованием я старался отразить всю сложность фигуры Гуськова. Очень бы не хотелось, чтобы Гуськов выглядел этаким приглаженным, положительным героем своего времени.

Интересно в этой связи мнение Гуськова о Королёве, с которым он встречался по работе и о котором он мне однажды поведал: «Слушай, – сказал он, – какой жесткий человек Королёв. Своим сотрудникам устраивает такие разносы…» «И что, помогает?» – спросил я. «Представь себе, часто помогает. Слова Королёва там – закон». Это мнение Гуськова практически совпадает с мнением исследователей личности Королёва. Я. Голованов пишет, что только после стартов первых космонавтов (т. е. после 1961 г.) Королёв начал меняться: «Короче и тише стали разносы, он больше стал прощать» и т. д. И далее, говоря о желании Королёва поменять жизнь и привычки, Голованов пишет: «Неужели он не понимал, что, увы, ничего у него не выйдет, что если он начнёт жить по-другому, это будет уже не он, а другой человек, что если он остановится на бегу, он перестанет существовать, ибо масса его покоя, как у нейтрино, равняется нулю» (Огонёк, 1990 г. № 2). Я не собираюсь сравнивать Гуськова с Королёвым, но последние слова из цитаты Голованова, мне кажется, приложимы и к Гуськову.

Он не устраивал разносы, но принципы прессинга применял, обиды часто не прощал. Может быть, поэтому от него ушли сначала Буняк, потом Разницын, Шестопалов и другие.

Г. В. Кияковский родился в 1920 г. Он рано лишился отца, который, по рассказам, погиб в боях с бандитами в начале 30-х годов. Закончив во время войны военный факультет МЭИС, был направлен в действующую армию. После демобилизации он вместе со своим однокурсником Л. И. Буняком поступил в ЦНИИ-108.

Попав в лабораторию А. А. Расплетина, Кияковский, как хорошо образованный и способный инженер, быстро нашёл своё место в разработках того времени. Когда встал вопрос о необходимости создания дальномерной системы для новой станции, Расплетин без колебаний поручил это дело Гере, как тогда все, знавшие его, называли Кияковского. И хотя понятие об измерении дальности радиотехническими методами тогда, безусловно, существовало, пути решения конкретных задач казались далёкими, загоризонтными. Были опубликованы отдельные статьи наших специалистов, имелись образцы иностранной техники и даже литература, изданная за рубежом, но всего этого было недостаточно для решения поставленных задач. Кияковскому предстояло создать фактически прецизионную технику, способную работать в полевых условиях при экстремальных климатических и механических воздействиях. Точность создаваемой аппаратуры по тем временам была очень высокой. Кияковский применил оригинальную многошкальную систему с делением частоты и импульсно-фазовой автоподстройкой, в результате чего были достигнуты все требуемые параметры сопровождения целей.