— Вы решили одурачить меня, мадонна, — сипло прошептал кардинал. — Гадкая обманщица! А я-то поверил, что небезразличен вам.

Катерина глядела на него угрюмо, однако ее ответ прозвучал неожиданно мягко:

— Вы в самом деле небезразличны мне, Родриго. Я восхищаюсь вашими талантами и амбициями. Мне казалось, вы понимаете, что имеете дело с человеком, похожим на вас.

Он распрямился, шагнул назад и заявил:

— Не льстите себе, моя дорогая. Да и как еще я должен отвечать на возмутительную ложь?

— Какую?.. — В голосе Катерины послышались робкие нотки.

Борджа схватил Катерину за руку и с угрозой произнес:

— Отдайте мне пузырек.

— Отпустите меня, — оскалилась она.

— Я доверил вам самую главную тайну, а вы меня предаете!

Одной рукой Борджа отпихнул меня в сторону, так что я не удержалась на ногах и ударилась о стену спиной, а другой сдернул Катерину с кровати. Она запуталась босыми ногами в простынях, упала на пол, и ее тут же стошнило на чистую рубашку.

Борджа отступил, глядя с тревогой, но без малейшей брезгливости. Он посторонился, когда я бросилась к Катерине, чтобы убрать с лица рассыпавшиеся волосы, пока ее снова рвало, на этот раз прямо на прекрасный персидский ковер, привезенный нами из Милана.

— Так она и в самом деле беременна? — с изумлением спросил он, сразу переходя на другой тон.

Я кивнула. К моему удивлению, кардинал принес с ночного столика таз и протянул мне полотенце, чтобы я вытерла лицо госпожи.

Рассерженная Катерина оттолкнула его, села рывком и заявила:

— Я вовсе не лгала, в том числе и насчет моего восхищения вами! Клянусь, я не причиню вам никакого вреда, но обязана защитить своего ребенка. Ведь он у меня будет, возможно, ваш или же нет.

Мы с Борджа поддержали ее и усадили на кровать.

Она со вздохом закрыла глаза, откинулась на подушки и продолжила:

— Сначала я думала, что съела что-то не то, но теперь нисколько не сомневаюсь в том, что беременна. Ребенку нужен отец, который позаботится о нем.

— Мы поймем, на кого он похож, когда малыш родится и подрастет, — с жаром ответил Борджа. — Если это действительно мой ребенок, Катерина, то я найду способ воспитать его как своего. — Он поднял голову на звук тяжелых спешных шагов, донесшийся издалека, — это приближались стражники — и быстро прибавил: — Я не причиню вам зла. Если это будет мой ребенок, то мы еще поговорим, и серьезно. Но если не мой, то вот что я сейчас скажу: настанет день, когда я потребую платы за то, что вы получили от меня. Если вы когда-нибудь передадите это кому-то еще… то сильно пожалеете об этом.

Стражники подошли и постучали в дверь, Катерина велела им войти. Трое вооруженных воинов проводили Борджа к выходу со всем почтением, как и велела графиня.

Я снова с облегчением вздохнула, радуясь избавлению от Родриго Борджа, но мое счастье и на этот раз было недолгим.

Лето сменилось теплой осенью, затем наступила зима, удивительно солнечная и мягкая, и я поняла, что это время года в Милане теперь покажется мне невыносимым. Джироламо вернулся из поездки по Романье, связанной с военными делами, как раз с наступлением хорошей погоды. Примерно через месяц Катерину перестало тошнить по утрам, и ее беременность сделалась заметной. Графиня, притворно смущаясь, сообщила Джироламо, что, если на то будет Божья воля, к весне она родит ему сына. Он воспринял новость лишь с легкой долей подозрения, которое вскоре позабылось. Джироламо понял, что рождение наследника, способного продолжить семейное дело, сулит немало выгод. В итоге он стал полностью доверять Катерине, поскольку она благоразумно покончила со светской жизнью и сидела дома, не принимая никого, кроме политических союзников мужа, среди которых был и его нелюбимый кузен, могущественный и богатый кардинал Джулиано делла Ровере.

Что касается меня, я целыми днями прислуживала своей раздражительной и скучающей госпоже. Прошло несколько месяцев, и боль, вызванная ужасной смертью Маттео, снова немного утихла. Я поняла, что уже непринужденно улыбаюсь и разговариваю с Лукой, писцом графа, когда случайно встречаюсь с ним во дворце.

Наше первое Рождество в Риме прошло с таким размахом и весельем, что Катерина позабыла охватившую ее с началом праздников скорбь по отцу, убитому всего лишь год назад.

Наконец наступил 1478 год. В марте Катерина родила первенца, дочь, названную Бьянкой в честь матушки герцога Галеаццо, которая славилась своим железным характером. По счастью, Бьянка родилась на месяц позже, чем мы рассчитывали, и Джироламо — а вместе с ним и Катерина — уверился в том, что это его дочь.

Графиня перенесла муки с храбростью, удивительной для женщины, рожающей первый раз. К всеобщему облегчению, ребенок лежал правильно, и роды оказались нетрудными. Когда первенец вышел из утробы, повитуха обмыла его, спеленала и положила на грудь обессиленной матери, думая, что та захочет его покормить.

Катерина поглядела на младенца и спросила повитуху:

— Это ведь мальчик?

Та в ответ покачала головой.

— Девочка, мадонна, и прехорошенькая! Сер Джироламо будет очень рад.

Катерина отвернулась от дочки и равнодушно приказала:

— Отнесите ее в детскую.

Я первая взяла ребенка и прижала к груди. У девочки было свекольно-красное личико, сморщенное после шока, пережитого только что. Сказать, на кого она похожа, оказалось невозможно. Малышка родилась с удивительно густыми, золотистыми, как у матери, волосами, однако, к нашему с Катериной облегчению, они не закручивались тугими кудряшками, а всего лишь немного вились.

Дитя сначала немного похныкало, а затем успокоилось у меня на руках. Я сама, как настаивала Катерина, отнесла его кормилице и в следующие месяцы заходила в детскую по три раза на дню, чтобы понянчиться с младенцем. В отличие от матери, ребенок обладал спокойным, тихим нравом.

Меня поражало полное отсутствие у Катерины интереса к дочери, особенно когда я узнала, что Родриго Борджа, который не смог присутствовать при крещении, прислал девочке в подарок крошечные рубиновые сережки и чудесную серебряную погремушку.

Прошло два месяца. К первому мая я совершенно потеряла покой, чувствуя себя словно запертой в темнице. Я уже несколько недель не покидала дворец, проводила целые дни с Катериной и постоянно заглядывала к маленькой Бьянке, чтобы сообщить затем матери, как растет ее дитя, даже если госпожа и не желала этого знать. Она выслушивала мои доклады с рассеянным выражением лица и почти никак не реагировала на них.

Джироламо, напротив, оказался внимательным родителем. Каждый вечер перед ужином он приходил в детскую, чтобы поиграть с Бьянкой, которая его обожала. Я часто оказывалась тут же и наблюдала, как отец корчил забавные рожицы гукающей дочери. Граф представал передо мной в совершенно новом свете.