Лука подсказал мне, как двигать рукой вверх-вниз, захватывая бархатистую кожицу и натягивая ее на налитый кровью кончик, похожий на шляпку гриба Мои упражнения вызвали у него стон наслаждения. Я осмелела и изменила ритм, хотя теперь понимаю, что действовала тогда весьма неуклюже.

— Стой, — простонал Лука. — Больше не выдержу. Дея, я должен тобой обладать. Умоляю…

К этому моменту разум покинул меня, поэтому я ответила:

— Только скажи, что нужно делать.

Я подняла юбки, как это часто делала Катерина, и дожидалась, изнемогающая от желания и в то же время напуганная.

— Ты сама знаешь, — прошептал он, не дождался ответа, взглянул в мое испуганное лицо и произнес: — Боже, ты ведь понятия не имеешь… — На его лице отразилось понимание. — Да, конечно. Ведь он был твоим братом, ваш брак оказался ненастоящим. Ты до сих пор девственница.

— Мне это безразлично, — решительно ответила я.

— Но небезразлично мне, — возразил он, протянул руку и осторожно опустил юбки. — Первый раз не должен быть вот таким.

— Но я хочу доставить тебе удовольствие. — Я упрямо потянулась к нему.

Лука нежно взял меня за руки и зашептал на ухо:

— Чтобы доставить мне удовольствие, достаточно того, что ты делала до сих пор. Если, конечно, ты действительно этого хочешь.

Я снова взяла в руку его фаллос и сильно удивилась, когда через минуту из него брызнула беловатая теплая жидкость, густая, словно яичный белок, и непрозрачная. Она наполнила мою ладонь и пролилась на юбку. В следующий миг твердый стержень съежился, темно-розовый кончик спрятался в складках сморщенной кожи.

Изумленная увиденным, я отодвинулась и рассматривала странно пахнущее вещество на ладони, а Лука сидел с закрытыми глазами, тяжело дышал и улыбался. На продолжение он явно был не способен, хотя мне не терпелось расстаться с невинностью.

— Извини, — выдохнул он. — Прости меня… — Его веки затрепетали, открываясь, Лука вынул из-за пояса платок и протянул мне, глядя на юбку. — Надо поскорее смыть, а то останется пятно.

Я подошла к фонтану и вымыла руки в каменной чаше в форме ракушки. Намочив платок, я принялась оттирать с подола темное липкое пятно, оставшееся около колена.

Лука подошел ко мне, поцеловал и опять сказал:

— Прости. Я-то вполне доволен, а вот ты страдаешь от желания.

Я только слабо улыбнулась. В те дни я еще не знала, как удовлетворить себя, поэтому постоянно изнемогала от страсти. Одним днем больше, одним меньше!.. Но я была очень рада тому, что сделала Луку счастливым, о чем тут же и сказала ему.

Он улыбнулся, но в следующий миг снова помрачнел и произнес:

— Я хотел спросить тебя кое о чем. Мне уже давно не дает покоя эта мысль.

Лука говорил таким проникновенным тоном, что я оставила в покое пятно и посмотрела на него. Смуглое лицо пламенело, блестело от пота, он опустил глаза, не в силах выдержать мой взгляд, и рассматривал платок, все еще зажатый у меня в руке. Он так волновался, что его беспокойство передалось мне.

— Я пока еще не говорил об этом с графом, — начал он. — Нет никакой уверенности, что его светлость даст разрешение. Но я хотел бы… Дея, как ты думаешь, если мы получим разрешение, возможно ли… — Он беспомощно умолк, так и не завершив мысль.

Из сострадания я сделала это за него:

— Да, Лука, я выйду за тебя.

Все еще ошеломленная, я вернулась в покои графини, где ее одевали к ужину с мужем и кардиналом делла Ровере. День выдался изнурительно жаркий, и ее светлость выводила из себя мысль о необходимости натягивать на легкую рубашку плотное платье с накладными рукавами. Катерина стояла перед высоким, в полный рост, зеркалом у шкафа, а Теодора прикрепляла тяжелые рукава в форме колокола к плечам ее шелкового верхнего платья.

Когда я вошла, Катерина нахмурилась и внимательно поглядела на меня, а потом, когда я присела в реверансе, спросила:

— У тебя было чистое платье, когда ты уходила. Что случилось?

Я поглядела на влажное пятно, предательски темнеющее на голубом шелке. К своему ужасу, я увидела каплю, не замеченную раньше. Семя Луки высохло, превратилось в беловатую жемчужину.

Катерина нахмурилась еще сильнее, но проследила за моим виноватым взглядом до этой жемчужины и разразилась смехом.

— Надо же, Дея! — воскликнула она, переведя дух. — Ты ходила на свидание к мужчине!

Я не могла поднять взгляд ни на Катерину, ни на усмехающуюся Теодору, а только пробормотала, заливаясь краской и глядя в мраморный пол:

— Прошу прощения, мадонна, могу я поговорить с тобой наедине?

— Разумеется, — весело ответила она и кивнула Теодоре, которая поклонилась, поспешно вышла в коридор и закрыла за собой дверь.

Не успела я произнести хотя бы слово, как Катерина радостно заговорила:

— Надеюсь, тебе повезло и он хороший любовник, хотя целился явно не туда. Честно говоря, Дея, я уже начала за тебя беспокоиться. Слишком уж давно ты обходишься без мужчины.

— Ваша светлость, — начала я, и Катерина удивленно подняла бровь из-за моего непривычно официального тона. — Я собиралась поговорить об этом завтра, но если уж пришлось к слову… этот самый мужчина просил моей руки. Конечно, я не могу ответить ему без разрешения, данного вами и графом.

— Кто этот мужчина? — Всякая веселость тотчас покинула Катерину.

— Один из писцов графа. Его зовут Лука да Сиена.

— Из какой он семьи?

— Сирота, как и я, мадонна. — У меня вдруг задрожали колени. — Но получил хорошее воспитание и образование. Граф Джироламо взял его на службу благодаря талантам и рассудительности. Он очень добрый человек, благородный, если не по рождению, то сердцем.

Лицо Катерины сделалось непроницаемым. Она сложила руки на груди — левая в тяжелом парчовом рукаве, а правая — в хлопковом, просторном и легком, стянутом на запястье. Она отвернулась от меня и от зеркала, подошла к открытым дверям, ведущим на балкон, и поглядела на сад и небо, темнеющее над Римом.

Затем Катерина снова задумчиво заговорила, стоя ко мне спиной:

— Насколько я понимаю, тебе очень небезразличен этот Лука да Сиена.

— Верно, — отвечала я едва ли не шепотом.

Катерина развернулась на каблуках, ее руки так и оставались сложенными на груди, но на лице теперь был написан живой интерес:

— На что это похоже?

Я недоуменно пожала плечами и уточнила:

— В каком смысле, мадонна?

— Как это — любить кого-то? — спросила она. — Я вижу по твоему лицу, что ты обожаешь этого человека, да и своего мужа тоже любила. На что это похоже?

— Это… изумительно, — ответила я. — Я понимаю, ради чего просыпаюсь по утрам. Когда он счастлив, я тоже, когда грустит, мне хочется утешить его. Это самое прекрасное чувство из всех, оно не похоже ни на какое другое. — При воспоминании о Маттео меня охватила скорбь. — На свете нет ничего страшнее, чем потеря любимого человека. Наверное, поэтому любовь и является самым ужасным чувством по сравнению со всеми прочими.