— Звучит правдоподобно, — кивнул Морской. — Я тоже, когда понял, что Клара — родственница Гроха, так все себе и представил. Тем более, что в дневнике Ирина Клару упоминала. Та, видимо, про это узнала и захотела почитать… Вышел трагический несчастный случай…

— Да. Только в случае несчастий порядочные люди признают свою вину. А эта не просто не признала, а скрыла все, да еще и пыталась Ирину запугать, чтоб поскорее попасть домой. Водила за нос нас и посмеивалась! — Горленко недовольно поморщился. — Жалею, что мы сразу после булочной ее не обыскали. Хотя ведь знали, что у нее тоже есть этот потайной карман. Она сама сказала, что преступники ее наличность не тронули… — Коля напряженно вгляделся вдаль и, видимо, решив, что время еще есть, спросил: — А ты как догадался, в каких титрах можно найти прежнюю фамилию Клары?

Морской, не зная, что ответить, произнес:

— Ну… Сложная цепочка мудрых умозаключений и вроде бы разрозненных событий, которые сошлись в критичной точке… — начал он. Потом решил не врать и сказал прямо: — Короче, повезло.

Друзья немного нервно рассмеялись. Ожидание слишком затягивалось, и не тревожиться уже не получалось. Морской, еще час назад боявшийся встречи с Ириной при таких обстоятельствах (он, как-никак, лишает ее близкой подруги), теперь больше всего опасался, что встреча эта так и не состоится.

Даже с учетом задержки, связанной, как Коле объяснили, с повышенным вниманием журналистов, чехословацкая делегация должна была давно явиться на перрон[21], где Горленко и соорудил свою нехитрую засаду.

* * *

В голове Ирины вместо страха или гнева металось глупое: «Морской мне не простит, если его жену убьют из-за меня. Причем не кто-нибудь, а моя близкая подруга». Поэтому она прежде всего (уверенно и, как говорили ученицы про Иринину манеру расставлять их на сцене «хваткой, не терпящей возражений») взяла Галину за локоть и переставила к себе за спину. Девочка не сопротивлялась, но скорее от удивления, чем из покорности. Лишь после этого Ирина, превозмогая почти физическую боль и предательское желание разрыдаться, обратилась к Кларе.

— Убери, пожалуйста, оружие. — Как опытный педагог, она старалась говорить спокойно и легко, будто о само собою разумеющихся, понятных всем вещах. Но голос её все-таки дрожал. — Ни я, ни девочка Морского ни в чем не виноваты, поэтому не будем превращать наш диалог в драму. Не знаю, что случилось у вас с Ярославом, но уверена, что ты не хотела дурного. Наша задача сейчас не ссориться, а подумать, как быть.

— А я уже подумала, — нарочито резко сказала Клара, и Ирина почувствовала, как подруга специально накручивает в себе злобу, чтобы не испытывать никаких сожалений. — Как поняла, что Ярек мертв, так все дальнейшее и осознала. Я никогда, ни при каких условиях не пойду снова в тюрьму и в лагерь. Поэтому выход у меня был один — делать вид, что я в смерти брата не виновата, и поскорее возвращаться в Прагу.

— А ты виновата?

— Да. И это знание уже и есть мне наказание. Поверь, жесткое и даже нестерпимое. Я ведь его любила. Сложно не любить, когда ты с детства знаешь эти щечки на ощупь и помнишь, как учила это чудо крутить педали на велосипеде или тайком от мамы распихивать ненавистную манную кашу по щелям окна, словно замазку… Да, наши взгляды на жизнь потом существенно разнились, но в глубине души мы оба оставались теми же мамиными глупыми котятами, что копошились в куче тряпья на печке долгой зимой, сочиняя по очереди друг для друга сказки. — Клара сощурилась, явно тоже борясь со слезами. — Просто его взрослая история была про коммунизм, а моя — про нормальную человеческую жизнь. В итоге, как ни странно, я стала жертвой, а он — слугой победителей. И он хоть и помог, хоть вызволил меня, но все время попрекал своей правильностью. И даже ведь тебе не признавался, что я — его сестра. Стеснялся моего прошлого? Да… Но скорее — боялся будущего. Знал ведь, что рано или поздно мои «буржуазные замашки» проявятся, и это бросит тень на его безупречность. Нет, вслух-то говорил, что не может признаться, что я его сестра, дабы суд не решил, будто «рука руку моет», но я-то понимала… И, знаешь, это было очень неприятно. Особенно, когда я в Изюме пришла попросить денег.

— Каких денег? — с ужасом спросила Ирина, хотя уже и догадалась.

— Да любых! Та женщина, что нищенствует в Изюме, — это моя знакомая. Ей не на что кормить ребенка, понимаешь? А Ярослав разгуливает с пачкой банкнот, словно зажравшаяся сволочь. Я с ним поговорила. Умоляла! А он уперся: деньги делегации, растраты, ни в коем случае, стране виднее, как заботиться о своих гражданах… И потому в тот роковой час в булочной, придя в себя, я поняла, что нас только что ограбили, но это… сможет мне помочь. И увидела шанс безнаказанно забрать немного наличных для изюмской знакомой из тайного кармана Ярослава. И забрала бы, только он тоже очнулся и…. Мы сцепились. Он упал, ударился… От двери уже слышались шаги… Мне ничего не оставалось, кроме как залезть в карман и забрать заодно и этот твой дневник, ну и улечься рядом, изображая обморок… Так все и случилось. Я очень виновата, но видит Бог, я не хотела… Если бы не его дурацкая верность принципам…

— Если бы не твое дурацкое желание воспользоваться ограблением… — перебила Ирина, но тут же спохватилась: — Клара, не нужно новых жертв и следующих ошибок. Я тебя не выдам.

— Разумеется. Ты же не хочешь, чтобы старики Грохи узнали, что случилось? Я знаю, они к тебе добры, и ты, надеюсь, будешь платить тем же. Мать не переживет, если узнает, что произошло… Получится, что в один миг она потеряла сразу двух детей… Ты не захочешь ей такого горя, правда? В тебе-то я уверена, а в супруге Морского — нет. Ирина, отойди!

Ирина чувствовала, как дрожат колени, но отрицательно мотала головой.

— Упрямая! — с горечью фыркнула Клара. — Именно поэтому, зная твой характер, я и не надеялась простыми разговорами убедить тебя скорее уехать в Прагу. И даже первая страница дневника на тебя не подействовала. И ладно бы ты просто затаилась, а то ведь растрепала всем, дурашка.

Ирина вспыхнула. Так называл ее иногда Ярослав, когда был с чем-то не согласен, но не злился, а сопереживал.

— Не надо называть меня его словами…

— Это мои слова. Я так его дразнила в детстве. И додразнилась… — Клара на миг прикрыла глаза, глубоко вздохнула и заговорила снова: — Самое глупое, что эти деньги я в Изюм так и не передала! Ведь к почте даже подойти не получилось: то ты со мной ходила, то этот Константинов проходу не давал…

— Ты собиралась делать перевод обычной почтой? — изумилась Ирина. — И кто же из нас дурашка? Но я хочу понять другое. Выходит, ключ из моей сумочки украла ты?

— Он был мне нужен. Я испугалась после смерти Ярослава, тянула время экспертизы и там же, в булочной, смыла в уборной свое лекарство, чтобы никто не заподозрил, что я пришла в себя до появления милиции. А знаешь, что бывало со мной и Ярославом, если не принимать пилюли? О! В нашей жизни было много периодов, когда мы оставались без лекарства. Иногда — вот как сейчас со мной — все проходило без эксцессов, но больше помнится, когда болезнь все ж накрывала. Представь: все тело вдруг пронизает болью, ты каменеешь, болезнь тебя терзает, а ты молишь Бога уже и не о том, чтобы приступ кончился, а о мгновенной смерти… Врагу не пожелаешь… Я надеялась, что где-то в номере Ярослав хранил запасной пузырек с пилюлями. Но нет. Я в тот же день, как взяла у тебя ключ, обыскала твой номер. Лекарства не было. И тут ведь тоже ничего не купишь. Даже аналоги — и те лишь по рецептам. Я до сих пор боюсь, что вдруг начнется приступ.