Тогда Катарине все казалось неимоверной глупостью.

Ошибкой.

Разве мог Джон поступить подобным образом? Подвести отца, задумать дурное? Конечно, нет. Его обманули. Втянули. Одурманили…

— Однажды… уже ночью… он появился в моих покоях. Да. Раненый.

Темнота закружила.

Тогда горели свечи. Генрих недолюбливал кристаллы, и поэтому в покоях Катарины всегда ставили множество свечей, чтобы, если вдруг мужу вздумается навестить ее, уже утратившую, как поговаривали, привлекательность, она могла бы погасить кристаллы и не остаться при этом в темноте.

Робкий стук.

Хриплый голос.

— Он спросил, одна ли я… а я как раз отослала фрейлин. Случайность, не более того. Они меня очень раздражали. Особенно одна, которая вела себя так, будто уже стала следующей королевой. Джон ввалился в комнаты, просто упал за порогом. Весь в крови. И попросил о помощи. И еще — никого не звать… просто перевязать его и он бы ушел. Собирался.

— Не вышло?

— Не вышло. Я остановила кровь, — Катарина прижала запястье свободной руки к щеке. — Тогда у меня еще оставались кое-какие амулеты. И силы. Перевязала. И убрала горячку. И яд тоже… простой, но довольно эффективный.

Катарина надеялась, что у нее получается говорить спокойно, с должной долей отрешенности. Вот только не отпускало ощущение, что Кайден слышит куда больше, чем она хочет сказать. И потому сжимает ее пальцы, нежно, будто успокаивая.

А она и успокаивается.

— Он потерял сознание. И когда пришли, я не нашла ничего лучше, чем спрятать его под кроватью. Конечно, нашли сразу. Достаточно сложно солгать, что ты ничего не видела и не слышала, когда на ковре расплывается пятно крови. А я поняла, что его убьют. И сказала, что желаю сопровождать. Что решать судьбу Джона должен только король… он остался недоволен.

— Король?

— Одно дело, если бы Джон погиб в схватке. Его бы объявили заговорщиком, отрешили от титулов и так далее… за мертвого никто не стал бы драться. И совсем другое — суд над живым. Над единственным наследником.

Генрих кричал.

Катарина никогда прежде не видела его столь разъяренным, пусть и гнев его был направлен вовсе не на Катарину: стоит ли гневаться на женщин, которые слишком глупы, чтобы понимать, как нужно действовать правильно?

— Джона отправили в Королевскую башню ждать суда. С ним — пяток целителей, и наблюдателя от Совета. Совет и не позволил ему умереть. Да, они все боялись Генриха, но и остаться без короля им тоже было страшно. А Генрих… было понятно, что осталось ему недолго.

— А ты?

— Я? Мне просто запретили выходить из комнат, а потом, где-то через год или полтора, когда стало понятно, что, несмотря на все усилия, я не способна зачать, объявили виновной в преступной связи. Джон к этому времени как раз сбежал, укрывшись где-то на Севере… думаю, не без помощи моего отца. Слишком уж быстро и вовремя Джон появился потом. Да и поддержали его многие, почти все. А так не бывает, если никто не готовится к возвращению. И к поддержке.

Катарина обняла себя.

— Тебя судили?

— Нет. Собирались. Если бы дело дошло до суда, я бы здесь не сидела, — она потерла плечи ладонями, прогоняя холод. — К делу готовились. На мое счастье Генрих желал, чтобы все было по закону. А значит, нужно было найти свидетелей. И обвинителей. Доказать, что я и вправду была виновна. Пока искали, Генрих заболел, и стало не до меня. Он болел долго, а я ждала… каждый день ждала, что он просто отдаст приказ, что… и все длилось и длилось… день за днем, месяц за месяцем.

Она не станет рассказывать о первых днях, когда искренне полагала, что все произошедшее — недоразумение. Что Генрих поймет, что он просто не дал труда себе разобраться с обвинениями, ведь очевидно же, сколь нелепы они!

И о вере в отца, который не мог бросить Катарину, но бросил.

О бессоннице.

О кошмарах. О плаче за каменной стеной, очевидно, слишком толстой, чтобы сквозь нее проникали звуки. Или о печальной колыбельной, которую пели… кому?

Об ужинах, что доставляли с королевской кухни и служанках, приходивших каждое утро, ведь королева и в заключении должна выглядеть соответствующе высокому своему положению. О черточках на сыром шелке, которыми Катарина пыталась считать дни. О вещах… их принесли по первой же просьбе, и это испугало, пожалуй, больше визита палача.

Будто она, Катарина, взяла и бездумно потратила последнее свое желание.

Нет, об этом она промолчит.

— Потом… когда Генриха не стало… я знаю, были те, кто все же требовал моей казни. Не потому, что верил в мою вину, но лишь желая избавиться от… сложностей в наследовании. Но тут уж отец запретил. А потом появился Джон. Он пришел ко мне и сказал, что я могу быть свободна. Что суд состоялся. И клеветники наказаны, а я… я могу взять и вернуться во дворец. Правда, придется носить траур.

Кайден обнял ее.

И коснулся губами шеи, осторожно подул, что было и щекотно, и приятно. И не спросил, стала ли она любовницей Джона, хотя вопрос этот явно его мучил.

Не только его.

— Нам предстояло продемонстрировать единство. Мы оба шли за гробом короля. И рука об руку стояли в часовне. Мы появлялись вместе на Совете. И я во всем поддерживала Джона, потому что ему нужна была поддержка, как и мне. Союз слабых.

— Разве королем может стать слабый?

— Выходит, может, — Катарина никогда не задумывалась над таким вопросом. — Но Джон быстро завоевывал людей. Он как-то сумел примирить и давних врагов, и разрушить слишком опасные союзы. Он подмял Совет, а тот и не заметил… это заняло время. Но он стал настоящим королем.

— А ты?

— А я… я вновь всем мешала.

И наверное, сложно объяснить, чем именно, потому что Катарина сама не до конца понимает. Просто… так сложилось.

— Мы не были любовниками, — Катарина потянулась к воде и, преодолевая безотчетный страх свой перед коварством этой стихии, коснулась ее пальцами. — Могли бы стать, пожалуй. Определенно, могли бы… в других обстоятельствах. Но Джон достаточно осторожен, чтобы не плодить бастардов.

Это просто вечер такой.

И возможно, Катарине нужно кому-то рассказать, кому-то, кто умеет слушать и не пытается выразить ни сочувствие, ни осуждение. Она коснулась запястья левой руки, позволяя силе проснуться, а с ней и узорам, которые проступили сложными завитками. Сперва вспыхнул рунный браслет, за ним потянулись тонкие цепочки вторичных структур, переплетаясь между собой. И темно-синий, будто вдавленный, рисунок больше не казался уродливым.

Кайден подался вперед.

И пальцы его стиснули руку чуть ниже локтя, развернули.

— Кто это? Сделал?