— Здесь нехорошо, — сказал он, — пойдем. — Он подхватил саквояж. Она позволила ему протащить себя через весь базар, мимо груды наваленных овощей и соли, мимо шумных покупателей и торговцев.

Когда они подошли к колодцу, где женщины наполняли водой свои кувшины, она попыталась вырваться от него. Еще минута, и жизнь причинит ей боль. Слова, возвращались слова, а под оболочкой слов обнаружатся вложенные туда мысли. Они скукожатся от жаркого солнца; их нельзя выпускать наружу, их надо хранить в темноте.

— Non! — крикнула она, выдергивая руку.

— Madame — сказал мужчина с упреком. — Идем присядем.

И вновь она позволила провести себя через толчею. В дальнем конце базара они прошли под аркадой; там, в тени, была дверь. В кишке коридора было прохладно. Толстая, одетая в клетчатое женщина подбоченившись стояла в конце коридора. Не успели они к ней приблизиться, как она завопила:

— Амар! Что за saloperie[101]ты ко мне привел? Ты же отлично знаешь, что я не пускаю туземок в свою гостиницу. Ты что, пьян? Allez! Fous-moi le camp![102] — Она надвигалась на них с мрачным видом.

На мгновенье оторопев, мужчина отпустил свою подопечную. Кит машинально развернулась и направилась к двери, но он обернулся и снова схватил ее за руку. Она попыталась вывернуться.

— Она понимает по-французски! — удивленно воскликнула женщина. — Тем лучше. — Тут она увидела саквояж. — Что это? — сказала она.

— Это ее. Она француженка, — объяснил Амар с ноткой возмущения в голосе.

— Pas possible[103], — пробормотала женщина. Она подошла поближе и посмотрела на нее. Наконец она сказала: — Ah, pardon, madame[104]. Но с такой одеждой... — Она осеклась, и в ее голосе вновь послышалось сомнение. — Понимаете, это приличная гостиница. — Она пребывала в нерешительности и все же, пожав плечами, неохотно добавила: — Enfin, entrez si vous voulez[105]. — И отступила в сторону, давая Кит пройти.

Но Кит прилагала бешеные усилия, чтобы высвободиться из тисков мужчины.

— Non, non, non! Je ne veux pas![106]— истерично завопила она, царапая ему руку. Потом свободной рукой обвила его шею и положила голову ему на плечо, рыдая.

Женщина уставилась на нее, потом на Амара. Ее лицо сделалось каменным. — Забери отсюда эту тварь! — разъяренно сказала она. — Отведи ее обратно в бордель, в котором ты ее подобрал! Et ne viens plus m'emmerder avec tes sales putans! Va! Salaud![107]

Солнце на улице показалось еще более слепящим, чем прежде. Мимо нее текли глиняные стены и лоснящиеся черные лица. Не было конца изматывающему однообразию мира.

— Я устала, — сказала она Амару.

Они находились в сумрачном помещении, сидя бок о бок на длинной подушке. Перед ними стоял негр в феске, протягивая каждому стакан кофе.

— Я хочу, чтобы все это прекратилось, — сказала она обоим, причем совершенно серьезно.

— Oui, madame, — сказал Амар, потрепав ее по плечу. Она выпила кофе и откинулась к стене, глядя на них сквозь полуприкрытые веки. Они говорили наперебой, они трещали без умолку. Ей было все равно, о чем. Когда Амар поднялся и вышел на улицу с этим типом, она с минуту подождала, пока их голоса стали неслышны, тоже вскочила и прошла через дверь в другой конец помещения. Несколько ступенек вели наверх. На крыше было так жарко, что она задохнулась. Невнятный гул, долетавший с базара, почти полностью перекрывало жужжание бесновавшихся вокруг нее мух. Она села. Еще минута, и она начнет плавиться. Она закрыла глаза, и мухи тотчас облепили ее лицо, садясь, взлетая и снова садясь как ошалелые. Она открыла глаза и увидела раскинувшийся со всех сторон город. Каскады искрящегося света заливали идущие террасами ряды крыш.

Постепенно ее глаза привыкли к жуткому блеску. Она различила предметы возле себя на грязном полу: куски тряпья; засохшие останки диковинной серой ящерицы; выгоревшие, сломанные спичечные коробки; и кучи белых куриных перьев, слипшихся с черной кровью. Куда-то ей нужно было пойти; кто-то ждал ее. Как ей предупредить людей, что она опоздает? Потому что сомневаться не приходилось — она опоздает, она уже отстает от графика. Потом она вспомнила, что не послала телеграмму. В этот момент из маленького дверного проема вышел Амар и направился к ней. Она с трудом встала на ноги.

— Подождите здесь, — сказала она, рванувшись мимо него, и вошла внутрь, потому что от солнца ей стало дурно. Мужчина посмотрел на ее бумагу, потом на нее.

— Куда вы хотите это послать? — повторил он. Она беззвучно потрясла головой. Он протянул ей бумагу, и она увидела написанные ее собственной рукой слова: «НЕ МОГУ ВЕРНУТЬСЯ НАЗАД». Мужчина пристально на нее смотрел.

— Это неправильно! — крикнула она по-французски. — Я хочу кое-что добавить. — Но мужчина продолжал смотреть на нее, смотреть не зло, выжидающе. У него были маленькие усы и голубые глаза.

— Le destinataire, s'il vous plaît[108], — снова сказал он.

Она сунула ему бумагу, потому что не могла придумать слова, которые ей нужно было добавить, а она хотела, чтобы сообщение ушло немедленно. Но она уже видела, что он не собирается его отправлять. Она потянулась и коснулась его лица, отрывисто проведя по щеке рукой.

— Je vous en prie, monsieur[109], — умоляюще сказала она. Между ними была стойка; он отступил назад, и она не смогла до него дотянуться. Тогда она выбежала на улицу, и Амар, черный Амар, стоял там.

— Быстрее, — крикнула она, не останавливаясь. Он побежал за ней, он ее звал. Куда бы она ни бежала, он не отставал ни на шаг, пытаясь ее остановить. «Madame», — на бегу продолжал твердить он. Но он не понимал опасности, а она не могла останавливаться, чтобы что-то объяснять. На это не было времени. Теперь, когда она выдала себя, установив контакт с другой стороной, счет шел на минуты. Они не пожалеют никаких усилий, чтобы ее отыскать, они взломают преграду, которую она возвела, и заставят ее посмотреть на то, что она там похоронила. По выражению лица голубоглазого мужчины она поняла, что он запустил в ход механизм, который ее уничтожит. «Vite! Vite!» — задыхаясь подгоняла она взмокшего от пота, протестующего рядом с ней Амара. Они очутились на открытом месте возле дороги, которая вела вниз к реке. Там и тут на корточках сидели полуголые нищие, и каждый бормотал им вдогонку свою краткую священную формулу. Поблизости больше никого не было.