— Как ты думаешь? — спросил ее Билли, появившийся из кухни. Это искусство или художник, который задолжал мне по счету, меня надул?

Она улыбнулась:

— Они мне нравятся.

Он посмотрел оценивающе.

— Пожалуй, мне тоже, — заметил он, все еще держа испачканную мясом вилку. — Ужин почти готов.

Кэйт кивнула, и Билли снова исчез на кухне. Она не могла не признать: Билли Нолан был первым мужчиной, к которому ее настолько сильно влекло. Желание было слишком страстным, чтобы дать покой, и слишком умиротворяющим, чтобы быть безрассудным. Скорее всего, дело кончится слезами. И дождь за окном казался тому порукой.

— Эй! Не хочешь немножко помочь? — спросил Билли, опять выскочив из кухни, теперь уже с тарелками и столовыми приборами. — Ты сервируешь стол. — Он снял с каминной доски два подсвечника, свечи в них были коренастые и разной высоты. — Экономим, — пошутил он. — Свечи. Бумажные салфетки. И работа.

Кэйт, улыбаясь, стала накрывать стол. Она поставила бокал для Билли и достала соль и перец. Спички лежали на кофейном столике, и она взяла одну, чтобы зажечь два черных фитиля. Неожиданно Кэйт подумала, что, может быть, в последний раз Билли использовал эти свечи, когда ужинал — и спал — с Биной. Она так и застыла со спичкой, пока та не догорела до самых ногтей. Затем она выбросила ее, а с нею и саму мысль о Билли и Бине и обо всех других и отошла от стола.

Чтобы отвлечься, Кэйт стала перебирать французские книги, аккуратно выстроенные на полках Билли. Она напомнила себе, что не собиралась ничего разведывать и не будет смешивать прошлое с будущим, но любопытство брало верх, хотя что-то спросить она стеснялась.

— Как дела с французским? — крикнула она в кухню.

Билли появился с готовым загадочным блюдом и принялся раскладывать его по тарелкам.

— О, я люблю французский. Он не так богат, как английский, но в нем есть тонкости, которых у нас нет.

Кэйт села к столу и положила салфетку на колени.

— Ты учил его в школе? — поинтересовалась она, принимая из его рук тарелку и подозрительно рассматривая ее содержимое.

— Немного, — ответил Билли. Он наполнил свою тарелку и сел.

Кэйт осторожно попробовала жаркое — вкуснейшее, мясо стало таким нежным, что само отходило от костей.

— Вкусно?

— Очень. Правда. — Она откинулась на стуле и улыбалась ему. — Ты, наверно, был ужасным ребенком? Настоящим классным клоуном, — заметила она.

С полным ртом он мотнул головой. Проглотив, он смог ответить:

— Нет. Я даже не разговаривал в классе. Я так заикался, что был самым стеснительным. Я не хотел ни с кем говорить.

Кэйт положила вилку и уставилась на него. Она почти забыла о его легком заикании. Но этот недостаток, как ей было известно, почти невозможно вылечить до конца, и многие методы дают лишь временное улучшение.

— Как же… когда ты избавился…

— О, я прошел с этим через все школьные годы. Но в колледже у меня была хорошая учительница французского, и я заметил, что на французском я не заикаюсь. Это было странно — говорить что захочешь, не опасаясь, что на каком-то слове или звуке обязательно запнешься.

— Это просто поразительно.

— Да. У меня было такое ощущение, словно меня выпустили из тюрьмы. Знаешь, я выучил все слова на французском, какие только мог. Я хотел знать, как будет «хлыщ» по-французски.

— И как же?

— Полного эквивалента не существует. Поверь мне, я искал. В последний год я почти ничего другого не учил. И мне было наплевать на отметки. Мне просто хотелось говорить и не заикаться.

Кэйт была ошарашена.

— И что дальше? — спросила она, как ребенок, слушающий сказку перед сном.

— Моя учительница познакомила меня с некоторыми своими друзьями французами, а потом помогла мне поступить в Школу изящных искусств в Париже. Мне пришлось изучать историю Франции, но в действительности я вновь открывал себя самого. Я словно родился вновь. Я был мальчиком-заикой. И я был американцем, который говорил по-французски как парижанин. Порой люди не верили, что я американец.

— И что произошло с заиканием? На английском, я имею в виду? — спросила Кэйт.

Билли пожал плечами:

— Когда мне пришлось вернуться назад из-за отца, оказалось, оно просто прошло. Иногда, если я устал или сильно переживаю, я немного заикаюсь.

Кэйт вспомнила его речь на свадьбе. Тогда он слегка заикался.

— А как ты себя контролируешь?

— Просто расслабляюсь, и оно уходит.

— И ты никогда не проходил курс речевой терапии? Никто не пытался помочь, пока ты был маленьким?

— О, какие-то попытки были в начальной школе. Знаешь, врач-логопед. Она обычно приходила и забирала меня из класса. Это унижало меня.

— А родители не пытались помочь? То есть была ли какая-то другая?…

— Ну, оба они были очень заботливыми. Если попадалась еще одна статья о каком-то новом методе лечения, они радовались. Но это было дорого, а реально ничто долго не помогало, и ближе к старшим классам я сказал им, чтобы они забыли об этом.

— И ты сам нашел способ вылечиться, — заметила Кэйт. Его изобретательность ее поражала.

— Я вообще-то случайно наткнулся на него, разве нет? Я не мог верить в полный успех. Просто я не был так глуп, чтобы пренебречь возможностью измениться к лучшему.

— А что ты изучал в Париже?

— Девчонок. Наверно, впервые я смог заговорить с ними. Еще я изучил дешевые маршруты на поездах. Съездил в Берлин, Брюгге и Болонью за каких-то десять центов.

— Только в города на «Б»? — улыбаясь, спросила Кэйт.

Билли смотрел прямо на нее.

— «Б» была для меня самой трудной буквой, — признался он. — Сам не знаю, может, это простое совпадение.

Кэйт пожала плечами:

— Юнг сказал бы, что нет, но я не уверена.

— А что Юнг сказал бы о компульсивном поведении? — поддразнил Билли, и Кэйт не знала, смеяться ей или плакать. Но ей не пришлось делать ни того, ни другого: он встал и обхватил ее рукой за шею, затем запустил пальцы в ее волосы. — У меня есть мороженое, — сообщил он, — но можно найти еще более приятный десерт.

Кэйт только улыбнулась ему.

Погода была отличная: тепло на солнце и прохладно в тени зданий; дул легкий бриз, поэтому несколько влажный воздух в городе не казался таким плотным.

— Давай пройдемся, — предложил Билли. — Я покажу тебе некоторые уголки Бруклина, о которых ты можешь и не знать.

К счастью, Кэйт была в своих кроссовках «Найк» и чувствовала прилив энергии.