– Господа генералы, поздравления приберегите, грех большой братоубийством заниматься! Поражение изменников после победы здесь полностью решено. Тем паче сейчас флот десант в Петербурге высаживает. Какие у нас потери?

Петр резко сменил тему, взглянул на радостного Гудовича, затем посмотрел на хмурого и бледного Измайлова. Генерал-адъютант чуть спал с лица, но тут же четко доложил:

– Свыше семисот человек, ваше величество. Около двухсот убиты, более пятисот ранены. Конных из них меньше сотни.

– Убитых более трехсот, много солдат ранено. Преображенский батальон, что на нашу сторону в бою перешел, потери малые понес. Большая часть убитых на Воронежский полк пришлась! – не менее четко доложил Измайлов, опираясь на трость.

– Да и тебя, Михаил, задело. Надеюсь, что не сильно. Плохо, господа генералы, очень плохо. Большие потери – худая победа, пиррова. Запомните накрепко – русская кровь не водица, победы достигать только малой кровью. И еще – нынешняя гвардия в грязи вымарала имя императора Петра Алексеевича. И не тем, что мятеж умыслила, а тем, что с поля брани позорно бежала! – после этих слов Петр почувствовал, что закипает, как чайник, поставленный на раскаленную плиту. – Это немыслимо – гвардия умирает, но не сдается! А это была не гвардия – в пьянках и на бальном паркете при дворе только шаркунами, бегунами и хороняками становятся, а не солдатами. Потому за трусость такую отныне гвардия привилегии в чинах перед армией полностью лишается, пока храбростью в боях имя свое снова не прославит и будет держать его честно и грозно. В боях славу находят, а не на дворцовом паркете и в будуарах фрейлин. Вот тогда и привилегии новым гвардейцам будут, и многое другое!

Петр задумался, и неожиданно сверкнуло в голове решение. Но тут его взгляд самопроизвольно уткнулся в двух генералов, что с терпеливым ожиданием взирали на императора.

– Ты, генерал! – Девиер вытянулся, ну что ж, по Сеньке и шапка. – Розыском займись немедля, изменников выявляя, да под караул их сажай. Людей нужных возьми, немногих, да караульных бдительных и верных. И Гудовичу или мне обо всем сказывай немедленно.

Затем император медленно подошел к вытянувшемуся перед ним во фронт Гудовичу, крепко обнял своего молодого генерала и трижды, по старинному русскому обычаю, расцеловал его в щеки.

– А ты, Андрей Васильевич, во всех делах моя голова, я тобой горжусь и тебя люблю. И другим в пример ставлю! Тебе штабные дела, свита, адъютанты, конвой и обозы. И мне в помощь дела решай, как раньше. Мыслю, чинов достигнешь больших за дела свои, для государства Российского нужные. И вы все запомните – приказания Гудовича для вас, как мои собственные, как будто я велел…

Петербург

– Семен! Ты где?

С криком метался морской офицер с окровавленной саблей. Матросы, заполонившие малый петербургский дворик, ожесточенно хмурили брови, сочувствуя своему лейтенанту. Хоть и торопились они, но не успели – во дворе уже сотворили злое дело измайловцы.

Но уйти от возмездия изменники не смогли, и усеялся маленький дворик окровавленными телами, истыканными матросскими штыками. Погорячились, конечно, надо было им хоть одного гвардейца для расспросов нужных оставить…

– Никак кто-то о помощи взывает, ваше благородие?! – пожилой матрос с серьгой в ухе обратился к лейтенанту Хорошхину.

Тот сразу встал в стойку, словно русская псовая, и дал знак морякам – «молчать у меня». Голоса во дворе разом притихли, лишь только скрип ставни на легком ветру раздражал слух. Еле слышный голос тихо прохрипел: «…омогите…асите, тону».

– Что за чертовщина? Тут до канала саженей двести…

– Да нет, ваше благородие, со двора орут. Только где здесь утонешь, колодца-то нет?

Матросы дружно потянулись руками почесать затылки и почти одновременно уставились на дощатую будку туалета. Матрос с серьгой среагировал первый, рванулся к сортиру, распахнул настежь дверь и склонился над отверстием.

– Да здесь он, ваш брат, ваше благородие! – раздался ликующий крик моряка.

А как не радоваться, если фельдмаршал Миних пообещал за спасение Семена Хорошхина сразу же выдать новый орденской знак святого князя Александра Невского немедленно любому солдату и матросу и полста рублей в добавку.

Между тем в будке было уже не протолкнуться – разом трое моряков пытались вытащить в отверстие бедолагу, совершенно не замечая нечистоты и миазмы. А чего их замечать – деньги-то общие, пропивать вместе будут, раз решили. А за усердие и от лейтенанта что-нибудь перепадет…

Но не тут-то было – дыра не пропускала назад мученика, хоть ты тресни, и как он туда пролез, если у матроса Волощука кулак еле протиснулся. Со страха, видать, просочился…

– Ломай, к чертям, братцы! – рявкнул на подчиненных лейтенант.

А те рады стараться, и через пару минут будка рассыпалась на куски. С треском оторвали толстые доски пола и в четыре руки извлекли покрытого коричневой жижей человека.

И тут доброхоты отчаянно засквернословили, отскакивая от жертвы экскрементов – выгребную яму в результате спасательной операции изрядно потревожили, и двор накрыл покрывалом тошнотворный запах.

Через секунду матросский отряд как боевая единица перестал существовать – все стали дружно блевать, как худые собаки, выпитая перед высадкой водка запросилась наружу…

Пока проблевались, сбежавшиеся женщины с ведрами колодезной воды отмыли Семена, и тот, видом как Адам до своего грехопадения, дрожал на ветру, постукивая зубами, как кастаньетами. К нему подошел Игнат, обернул в кафтан, крепко обнял и зашептал в ухо:

– Только молчи, дурак. Говори всем, что я тебя по приказу Миниха послал с хитростью великой и обманом. Тогда награда тебе будет и чин офицерский. Не дурак, сам уже все давно понял, иначе бы в яму не полез, а здесь бы трупом валялся. И помни – если прознают истину, то тебя в этой яме с концами утопят. И меня, грешного, вместе с тобой…

Гостилицы

Петр насупился, неторопливо закурил поднесенную ему внимательным Нарциссом папиросу и энергичным жестом отослал генералов. Остался при нем только верный Гудович.

Император вопросительно на него посмотрел: «И чего тебе надобно, старче?» Начальник его штаба монарший взгляд понял правильно и тут же предложил:

– Ваше величество, там трупы мятежных генералов, не желаете взглянуть? К моему глубокому сожалению, в плен их не взяли, на месте поубивали – уж больно солдаты наши разъярились.

Петр Федорович поднялся, оперся на «подаренную» дедом трость, согласно кивнул, и Гудович пошел впереди. Идти было недалеко, метров сто.

Зрелище было жестокое и поучительное – четыре трупа лежали по ранжиру, у одного мертвеца синяя Андреевская, а еще у одного жмурика алая Александровская лента через плечо.

Первые два трупа оказались генерал-аншефом и фельдмаршалом. Командира гвардейского отряда графа Петра Ивановича Панина он признал почти сразу – надменный мужчина был заколот штыками, на лице навечно застыла гримаса ужаса, и кровь всю грудь залила, под цвет орденской ленты.