– Рито...

– Ау?

– Рито... Ты только не думай... Надо было тебе ее убить.

– Дарита?!

– Я понимаю, что это грех, но...

– Да какой это, к Проклятому, грех?! Эта тварь – чистейшее зло, но не возвращаться же. Время упущено. Ладно, пусть ее прикончат Скорбящие, нам же легче.

Рафаэль угадал верно: отец был в поместье Ллуэва, но как же изменился замок! Раньше это было одно из немногих в Мирии мест, где позволяли себе шутить, громко смеяться, не соблюдать вторичные посты[70], носить яркие платья. Эвфразия и Дафна делали вид, что не замечают «гнезда разврата», получив за это от герцога право распоряжаться в Гвайларде. Но сейчас тень былого веселья делала Ллуэву особенно мрачной. Красивые слуги и служанки, принимая у Рито и Даро лошадей и провожая их в комнаты сигноры, пытались улыбаться, но глаза у них были подозрительно красными. Маленькая каштановая собачка, которую особенно любила Рената, тихо поскуливала, уткнувшись носом в накидку хозяйки, в вазах не было ни роз, ни жасмина, шторы, несмотря на ясный день, были спущены, а несколько весьма озабоченных людей, попавшихся навстречу, могли быть только медикусами.

Брат с сестрой обменялись тревожными взглядами, не решаясь задать вопрос, но обычно веселая и разговорчивая компаньонка Ренаты поторопилась на него ответить.

– Так и есть, сигнор и сигнорина. Сигнора плоха, говорят, не протянет и кварту. Застудилась... Как в огне горит, как мы ни топим, а ей все холодно. А монсигнор с ней, даже спал в кресле...

Рито наклонился к сестре:

– Похоже, отцу и впрямь не до камбалы... Ладно, сам ее уйму. Но зайти надо, раз уж приехали...

– Да, – прошептала Даро, – но почему Рената, а не я? Это ведь я согрешила...

– Замолчи, – рыкнул Рафаэль, – Рената простудилась, бывает. Танцевала, ветер с моря, на ней даже накидки не было...

Почему он это объясняет? Неужели потому, что несколько ор назад чуть не умер от страха, облепленный невидимой ледяной пеленой?! Нет, не может быть! Ведь ни с ним, ни с Даро ничего не произошло, да и отец в порядке. Мало ли людей заболевают и даже умирают без всякой магии.

– Сигнора разрешила вам войти, – сообщила еще одна компаньонка, и без того немалый нос которой распух от слез.

Рафаэль хотел было оставить Даро у порога, но сестра решительно вошла вместе с ним. В спальне Рено было душно и жарко, но маркиза все равно была укутана атласными одеялами, а сверху еще и шкурой каонгхского тигра. Рито с ужасом уставился на Ренату: это была не она! На чужом, истаявшем лице горели огромные глаза, женщина была бледна, только на скулах багровели два пятна, назвать их румянцем не поворачивался язык. Отец держал подругу за руку, увидев сына, он попытался улыбаться, но губы предательски дрожали.

– Вы откуда? Что-то случилось?

– Ничего, – пробормотал Рафаэль, – мы просто так...

– Можете передать, что к ночи я не вернусь...

– Не нужно, – прошептала Рено и тут же зашлась в кашле, – Рике, ты – герцог, ты не можешь все бросить... Дайте мне воды, пожалуйста.

Рито торопливо бросился к заваленному всякой всячиной, неизбежной в комнате тяжелобольного, столику, на котором заметил хрустальный графин с каким-то питьем, и подал его отцу. Герцог налил пахнущую померанцем жидкость и хотел подать ее Рено, но та внезапно оттолкнула его, напиток выплеснулся на роскошный атэвский ковер, а Рената, отбросив одеяла, вскочила и бросилась к двери. Герцог растерялся, но Рито успел схватить женщину. Она вырывалась с силой, странной для измученного болезнью существа. Расшитая шелками рубашка, больше подходящая для ночи любви, чем для болезни, не скрывала худобу больной. От роскошной красавицы, бросившей в ночь Санданги вызов судьбе, остался лишь обтянутый сухой горячей кожей скелет. Внезапно женщина перестала вырываться и поникла на руках у Рафаэля. Юноша бережно поднял обмякшее тело и положил на прибранную отцом и Даро кровать.

Трое Кэрна с отчаяньем вглядывались в неподвижное лицо. Наконец больная зашевелилась. Поднесла все еще красивую руку ко лбу, коснувшись роскошных волос, затем попробовала приподняться, и ей это удалось.

– Энрике, – пробормотала она.

Герцог бросился к возлюбленной, но та словно бы его не видела.

– Энрике, он был здесь. Я прошу вас, приведите ко мне Энрике, я хочу с ним проститься.

– Рено, – властелин Мирии попробовал взять женщину за руку, но она с ужасом отстранилась.

– Кто вы? Сигнор! Если у вас есть сострадание. Умоляю вас... Позовите герцога. Он отблагодарит вас, умоляю... не теряйте времени. Я умираю. Но я должна видеть Энрике... Слышите! Почему такой туман? Разве сейчас осень?

Она продолжала звать своего герцога, когда вбежавшие медикусы торопливо и растерянно зажигали какие-то облегчающие дыхание куренья и пытались напоить больную сладко пахнущим варевом. Рито, держа Даро за руку, наблюдал из дальнего угла за агонией, мучаясь от собственного бессилья. Он так и не понял, сколько продолжался этот кошмар. Видимо, долго, потому что начало темнеть. Лекари ли остановили приступ, или же он просто прошел, потому что прошел, но маркиза перестала метаться и звать Энрике и просто лежала, закрыв глаза. Рената дышала так тихо, что Рито испугался, что она умерла. Но это еще не было концом.

Герцог, похоже, забыл и о том, что его видят десятки людей, и о присутствии своих детей. Он сидел на краю постели, закрыв лицо руками, и в опущенных плечах было столько безнадежности, что у Рафаэля впервые за много лет защипало глаза. Даро придвинулась к брату, и в это время распахнулась дверь.

Бланкиссима Дафна явилась в полном облачении и в сопровождении десятка сестер и клириков. Она была уверена в себе и спокойна. Рито от подобной наглости потерял дар речи, а камбала остановилась в шаге от герцога и громко и отчетливо произнесла:

– Грехи этой женщины переполнили чашу терпения Равноапостольной, но нет греха, коего нельзя искупить молитвой и покаянием. Маркиза Ллуэва виновна, но святой угоднее видеть покаяние преступника, нежели его гибель... Если грешница раскается в содеянном, а ее пособники припадут к ногам святой, вымаливая прощение, ей будет даровано достаточно времени, чтобы искупить сотворенное и делами, и в мыслях...

2885 год от В.И.

Вечер 29-го дня месяца Агнца.

Арция. Мунт

Вытоптанная, залитая кровью трава, хромающие лошади, потерявшие всадников, трупы, глядя на которые, уже не думаешь, кто это, Тагэре или Лумэн, и еще страшная, отупляющая усталость... Александр знал, что они победили и что именно он и его люди добыли эту победу, но сил радоваться у него не было. Отдав шлем кому-то из свиты, брат короля в сопровождении нескольких столь же измотанных рыцарей медленно ехал по Игонской долине, бездумно глядя перед собой.