находятся структурализм и феноменология. Это дело не столь срочное, потому что самые грубые ошибки в этой области допускаются, как правило, только людьми малоподготовленными и поверхностными. Но даже и подготовленным теоретикам случается в своих умственных лабораториях допускать ошибки, связанные с тем, что, воодушевившись кажущимся сходством методологий структурализма и феноменологии, они впадают в отчаяние, вслед за тем обнаруживая их серьезные различия.

Поверхностный наблюдатель может прийти к выводу, что там, где структуралист ищет в объекте систему отношений, структуру, форму, там феноменолог ищет эйдос (в самом начале этого раздела нам уже доводилось говорить об аристотелевском различении эйдоса и усии в связи с проблемами структуры).

Но структуралистский эйдос, продукт последовательного абстрагирования, представляет собой намеренное обеднение индивидуального и конкретного ради разработки универсальной модели. Напротив, феноменологический эйдос нацелен на схватывание переживаемого, докатегориального, которое выявляется тогда, когда абстрактные категории, обедняющие наш опыт конкретного, отходят в сторону. Различие между структурализмом и феноменологией – это различие между универсумом абстракций и опытом конкретного.

IV. 2. Обратимся к проблемам, затронутым Энцо Пачи в его работе «Структурная антропология и феноменология»26. «Переживаемый опыт для него (Леви-Стросса) не исходная точка, но точка, полярная объективности. Феноменология, как известно, исходит из переживаемого опыта и очевидности… В этом смысле она исходит из конкретного и как раз на конкретном она основывает абстрактное». Напротив, структурализм Леви-Стросса старается этого избежать, потому что «если диалектика исторична, она не научна, а если научна, то не исторична». Конечно, и для Леви-Стросса актуальна проблема конкретного, и в этом плане Пачи считает главным вопрос о субъективном и интерсубъективном обосновании опыта, исходя из настоящего: «Леви-Стросс не переходит на феноменологические позиции, потому что это предполагало бы, что между переживаемым опытом и объективной реальностью нет разрыва. Он не замечает, что сам исходит из собственной субъективности, которая уже всегда заранее есть в мире, из субъективности, которая открывает возможность интерсубъективного обоснования наук и которая уже всегда заранее присутствует во всяком генетико-историческом сцеплении событий». Эти вопросы нам вскоре предстоит обсудить в третьей главе нашего исследования, хотя наше несогласие со структурализмом Леви-Стросса и сделанные в связи с этим возражения покоятся на предпосылках, отличных от феноменологических. Как бы то ни было, вопросов субъективного и интерсубъективного обоснования объективности наук не обойти, хотя бы в виде признания неизбежной относительности их границ. Напротив, Пачи продолжает отыскивать другие точки соприкосновения и расхождения со структуралистской мыслью. Он утверждает, что у докатегориального мира есть своя собственная структура, в которую и помещается всякий субъект. Но мы знаем, что эта структура обосновывает возможность познания объектов, которые необязательно ей однородны, в то время как для структуралиста, как мы убедимся позже, гипотеза психофизического параллелизма существеннее любой попытки мыслить трансцендентально. Когда Пачи говорит о докатегориальных структурах, он рассматривает деятельность субъекта как задачу наделения событий смыслом, в то время как Леви-Стросс сказал бы на это, что субъект открывает значащие структуры, которые ему предшествуют и, по крайней мере, обеспечивают структурную однородность субъекта открываемым им структурам. Леви-Стросс, напоминает Пачи, решает проблему, прибегая к понятию бессознательного, и, таким образом, обходит вопрос о конституировании объекта»[225]. Разумеется, Леви-Стросс также занят поисками законов конкретного мышления, но он их ищет в формальной логике. Замечание Пачи справедливо именно потому, что Леви-Стросс занимается конкретным мышлением и, стало быть, «естественным». И напротив, в той мере, в какой структуралистские гипотезы предназначены описывать феномены культуры (и такова задача нашего собственного исследования), вопрос теряет свою остроту; но в той мере, в какой Леви-Стросс стремится к созиданию онтологии культуры (ретрансформация культуры в природу составит тему последующих глав), критика Пачи попадает в самую точку. Ссылка Пачи на трансцендентальный схематизм Канта вплоть до его переложения на язык неопозитивизма и операционизма наряду с обращением к трансцендентальному обоснованию любой познавательной модели наводит на целый ряд вопросов, без решения которых никакая структурная эпистемология невозможна и игнорирование которых, как мы увидим, превращает структурализм в онтологию, или мистику Бытия.

V. Структурализм и критика

V. 1. Все, кто более или менее разбираются в проблемах современной эстетики, разделяют точку зрения, которая суммарно выражена во фразе Жана Старобиньски: «Система не есть сумма составляющих ее частей: ощущение целого присутствует в каждом ее конститутивном элементе, – такова первая и главная установка структурализма»[226]. Утверждение верное, если понять его в том смысле, в котором мы говорили о структуре во введении к нашему исследованию. Но в таком случае эта «первая и главная установка структурализма» достаточно стара и существовала задолго до лингвистического структурализма. То, что выявил лингвистический структурализм, как мы в этом убедились со всей очевидностью, это вовсе не то, что структура представляет собой систему спаянных и взаимозависимых частей, но что указанная структура может быть представлена в терминах оппозиций и различий независимо от того, какие именно элементы заполняют валентности, образовавшиеся в системе оппозиций и различий. В итоге структуралистская методология оказывается более пригодной, чтобы связывать разные объекты, приводя их к константным моделям, чем анализировать структурированные целостности. Таким образом, когда Чезаре Сегре утверждает, что «главное требование, которому, кажется, удовлетворяет структурализм (и в этом он конкурирует со стилистикой), это быть такой критикой текста, которая не связана сиюминутными оценками и отвечает на ряд весьма нехитрых вопросов: например, как произведение функционирует и, особенно, где же в нем скрыта поэзия?» (Авалле)[227], мы снова оказываемся лицом к лицу с требованием органичного прочтения индивидуальных структур художественного произведения, но мы, по-видимому, еще далеки от метода, который (отвлекаясь в данном случае от проблемы поэтичности) выделял бы в данном произведении то, что оно имеет общего с другими произведениями. Но ведь тогда многое в исследованиях Проппа, скажем, не устроило бы структуралистскую методологию, поскольку Пропп ничего не говорит о ценности конкретной, отдельно взятой сказки, зато говорит, и очень много, о движении сюжета, который эту ценность созидает, и о функциональных оппозициях, с которыми это развитие связано[228].

Когда Джулио Карло Арган[229], описывая «структуралистский» анализ картины Паоло Учелло, говорит: «Я замечаю, что знаки расположены согласно общей схеме, которая придает каждому из них, а также их совокупности, определенное пространственное значение. Передо мной, стало быть, некая структура перспективистского изображения», – так он выявляет в разбираемом произведении «его особенную форму», акцентируя ее отличия от сходных решений в картинах других художников и пытаясь определить «угол расхождения». Это очевидное различие между методологией Проппа и тем, что делает, например, Арган; поможет ли оно нам оценить вклад структурализма в художественную критику?

V. 2. Вместе