— Нет, Егор, не нужно, слышишь.

— Тшш, все будет хорошо, я спокоен, как удав.

— Егор.

— Ксюш, мне надо поговорить с отцом.

— Я с тобой поеду.

— Нет!

— Да!

— Ксюша нет, тебе не нужно это слушать.

— Я в машине подожду.

— Ксюша…

— Я поеду с тобой!

Егор

— Егор…

— Тихо, малыш, ну ты чего испугалась?

Улыбаюсь ей, а она в запястье мое мертвой хваткой вцепилась и смотрит так, словно я на казнь собираюсь.

Ну чего ты, малышка, не смотри так, я же не железный, и мне было чертовски мало. Тебя мало.

Я же нихрена не стеснительный и прямо здесь ее возьму, в машине, средь бела дня, напротив ворот родительского дома.

Да, именно родительского, потому что своим я его больше не считаю.

Стоит только вспомнить, только подумать о том, что пережила моя Александровна, какой, должно быть, испытала ужас при встрече с моим отцом…

Сука…

Как он мог? Какого черта влез туда, куда не просили? Я ведь нормально предупреждал, просил ее не трогать. Разве я много хотел? Разве так сложно было меня услышать? Понять?

Я же предков своих боготворил практически, считал, что мне повезло нехило. И с отцом до моего загула у меня отношения были теплые, дружеские.

А он вот, значит, как решил, за меня, сука, выбор сделал. Мою женщину обидел, напугал. И плевать, что тогда она не была моей, это всего лишь вопрос формулировки. Моя она. Я же не знал нихрена, не понимал ничего, сначала поверил ей, потом на тараканов ее придурочных все загоны свалил, а оно вон как, оказывается.

Год, целый год, блядь. Мы потеряли год по вине одного зажравшегося козла. И клал я, что козел этот — отец мой родной.

— Может не нужно, это ведь все не важно, мы вместе и…

— Важно, Ксюш, я столько времени просрал, потому что он решил, что может решать за меня.

Сжимаю кулаки, внутри все горит, полыхает. Ярость, клокочущая внутри рвется наружу.

— Я быстро…

Целую ее, выхожу из машины и направляюсь к воротам. Хорошо, что ключи оставил, сейчас вот пригодились. Открываю калитку, вхожу на территорию особняка, чувствую на себе прожигающий взгляд Ксюши. Подгоняемой холодной яростью, уверенной поступью направлюсь ко входу в дом.

Меня не ждут наверняка, я даже не уверен, что отец дома, но надеюсь, очень на это надеюсь.

Вхожу в дом, разуваюсь и прохожу внутрь.

— Егор?

В гостиной меня встречает удивленная мать.

Она сразу же подскакивает с дивана.

— Ты как здесь?

Подходит, обнимает меня, я ее в ответ. Сам едва сдерживаюсь, потому что мать в общем-то ни при чем, во всяком случае, я надеюсь на это.

— Отец дома? — интересуюсь сдержано.

— Да, недавно вернулся, не в настроении, — начинает тараторить мать, но наткнувшись на мой, должно быть, совершенно дикий взгляд, запинается. — Что происходит, Егор?

— Где он? — оставляю ее вопрос без ответа.

— В кабинете.

Киваю, и, отодвинув мать в сторону, направляюсь к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Егор, — мать идет следом.

— Мам, здесь побудь.

Останавливаю ее, не хочу, чтобы она все это слышала. Не хочу, чтобы слышала то дерьмо, что отец вывалил на Ксюшу. У меня до сих пор все это в башке не укладывается.

— Егор, — она меня не слушает, поднимается вместе со мной.

Ну что за упрямая женщина?

— Мам, здесь подожди, — рявкаю на мать, впервые за свою жизнь позволив себе повысить на нее голос.

А потом я резко дергаю на себя дверь кабинета отца, он ее не запер, уже хорошо.

Может ждал? Вряд ли.

Отец стоит у окна, ко мне спиной, одна рука в кармане, вторая согнута в локте.

Едва я ступаю на порог кабинета, отец оборачивается. На лице его нет ни единой эмоции, только усмешка кривая, в руке полупустой бокал.

— Пришел, значит. Пожаловалась?

Когда он стал таким? В какой момент в нем родилось это высокомерие, пафос? Я раньше ничего подобного не замечал, а теперь… Он вот так просто может обидеть человека, так просто втоптать его в грязь? Не заботясь ни о ком вокруг, взять на себя ответственность и сделать выбор за других.

— Ты кем себя почувствовал, пап? Богом?

Я даже не пытаюсь контролировать свой тон. Мне совершенно плевать, как звучат мои слова. Потому что человек напротив явно чего-то попутал.

— Не зарывайся, — рявкает, явно недовольный моим поведением.

Подходит к столу, с шумом ставит на него бокал.

— А то что, блядь? Что ты можешь сделать? Запугать меня, как ее? Что?

Я делаю шаг вперед, надвигаясь на отца. Он даже с места не двигается, меня взглядом, горящим буравит. И я сейчас как никогда рад, что не сорвался, что не поехал сюда сразу, как только услышал историю Александровны. Нашу с ней, блядь, не случившуюся историю. Из-за этого мудака холеного не случившуюся. Потому что просто прибил бы, наверное, родного, мать его, отца.

— Тон убавь.

— А нахер не пойти тебе?

— Женя, Егор! Что здесь происходит, — за спиной раздается обеспокоенный голос матери. Я же просил ее, ну просил же не ходить за мной.

— А ничего, мам, просто муж у тебя козел редкостный, как оказалось.

— Егор, ты забываешься, — отец рычит предостерегающе, сам на меня надвигается.

— Я? Я, блядь, забываюсь? Может это я твою любимую женщину запугивал? Может это я угрожал? Серьезно, пап? Воевать с женщиной? Тебе самому от себя не противно?

— С вертихвосткой, которая себе дурочка нашла? Ты совсем умом тронулся? Сколько ей? Двадцать три, мать твою! А тебе? У нее ребенок, куда ты вообще лезешь?

Я поздно понимаю, что творю, буквально в два шага преодолев разделяющее нас с отцом расстояние, хватаю его за лацканы пиджака и, толкнув назад, прижимаю к столу. В себя прихожу только от звенящего в ушах крика матери.

— Егор, да что случилось в конце концов, Женя! Хватит!

Отец сначала от неожиданности поддается, но в себя приходит быстро. Вырвавшись, отталкивает меня, в силе ему не откажешь. Я, не удержав равновесия, отлетаю к стене, благо, удается остаться на ногах.

— Ты на кого замахнулся, щенок, — он надвигается на меня, и я понимаю, что нихрена не позволю себя ударить и без ответа не оставлю, потому что сейчас мне плевать на то, что передо мной родной отец. Он меня предал. Предал мое доверие, растоптал мои чувства, наплевал на мои желания.