Елизавета рассчитывала, что Мария исполнит ее пожелания, почти как вассал, не понимая, что королева Шотландии теперь обрела силу и может постоять за себя так, как не могла раньше. Англия, и в особенности Сесил, рассматривали Шотландию как своего сателлита, но Мария не собиралась возвращаться к политике примирения — успех теперь был на ее стороне. Поражение Морея было почти таким же сокрушительным, как поражение старшего графа Хантли тремя годами раньше, и отступать королева не собиралась. Она сделала всего лишь одно исключение. Когда Шательро смиренно извинился за свою роль в мятеже и добровольно удалился в ссылку, он и его семья получили прощение. На этом терпение Марии закончилось.

18 и 19 декабря герольды в полном облачении выходили на Маркет-Кросс в Эдинбурге и призывали Морея и его союзников явиться в парламент 12 марта 1566 г., «чтобы услышать и увидеть окончание процесса о конфискации, должным образом начатого против них».

Созыв Марией парламента и предупреждение о своем намерении конфисковать земли и имущество мятежных лордов станут очередным водоразделом между нею и Англией. Кроме того, это послужит прелюдией к двум самым драматичным убийствам в шотландской и британской истории.

Благодаря сохранившимся до наших дней архивам мы точно знаем, что думала Мария и что побудило ее вступить в военное противостояние с мятежными лордами после возвращения Босуэлла. В Холирудском дворце она несколько раз изливала душу Кастельно, специальному посланнику Екатерины Медичи и Карла IX в Шотландии. Первая встреча с Марией и Дарнли состоялась в зале приемов, а затем они беседовали в саду дворца; содержание их «бесед» Кастельно отправлял Карлу, и теперь эти отчеты хранятся в Национальной библиотеке в Париже.

После того как Кастельно вручил верительные грамоты и поздравил короля и королеву с заключением брака, Мария объявила о своем намерении сокрушить мятежников. Под предлогом защиты религии они отказались от своих верноподданнических обязанностей и желали свергнуть ее. По этой причине ситуация касается любого другого правителя — ведь если ее мятежникам позволят так себя вести и искать поддержки Англии в своих преступлениях, то в мире не будет порядка и стабильности.

Мария была тверда в своих убеждениях. Морей и его союзники не просто бунтовщики с политическими претензиями и корыстными целями, а явные «республиканцы» (она использовала именно это слово), намеренные разрушить «древнюю монархию». Мятежники свергнут и убьют ее и Дарнли, а затем установят «республику», в которой власть будет принадлежать дворянам. Они уже свергли ее мать и предполагали, что следующей будет сама Мария. Взгляды Марии на республиканскую систему правления представляли собой нечто похожее на «теорию домино». Как только Шотландия покорится мятежникам, зараза распространится дальше на Англию, Нидерланды и Францию.

Когда Мария все это говорила, по ее щекам текли слезы. Она была очень взволнована; на ее взгляды серьезно повлияли события 1559–1560 гг., когда лорды конгрегации свергли ее мать, а Елизавета признала правительство мятежников, заключив с ними Эдинбургский договор.

Мария напомнила Кастельно о давней традиции «старинного союза», а также о тесных связях Гизов и Валуа. А затем потребовала военной помощи. «Вся моя надежда на Францию», — сказала она. Кастельно был потрясен, поскольку ему поручили убедить Марию помириться с Мореем. Новая французская интервенция могла привести к длительной гражданской войне, грозившей распространиться на все Британские острова. Он убеждал шотландскую королеву пойти на компромисс, однако она решительно отказалась. «Это несовместимо с моей честью и безопасностью моей персоны, а также моего супруга, короля, поскольку вероломные и злобные мятежники решили убить нас обоих».

Мария по-новому определила проблему. Борьба уже не была связана с ее браком, а приобрела идеологическую окраску. Шотландская королева видела явное столкновение между монархией и республикой, между божественной властью помазанной королевы и анархией, между французским и английским влиянием в Шотландии. Она отказывалась слушать увещевания Кастельно о том, что «польза», «благоразумие» и «целесообразность» обязывают ее пойти на уступки. Мятежники должны понести наказание просто из принципа — в противном случае будет подорван не просто ее авторитет, а сам институт монархии. Кастельно заметил, что Дарнли, свободно владевший французским, с еще большей страстью защищал идею монархии, чем Мария. Дискуссия продолжалась четыре часа и закончилась тем же, с чего началась.

На следующий день Кастельно пригласили в дворцовый сад, где Мария и Дарнли прогуливались среди красивых клумб и фруктовых деревьев, высаженных матерью королевы. Мария выглядела радостной и умиротворенной, и когда к королевской чете присоединился Кастельно, пустила в ход все свое обаяние, заявив, что когда-нибудь поручит своему Тайному совету обдумать все предложения посла. А пока время для разговоров прошло, и она намерена сражаться.

Когда Кастельно спросил, готова ли она рискнуть всем в сражении, Мария не дрогнула. «Конечно, — ответила она. — Потому что если тянуть время, то я перестану быть королевой». Посол пытался возразить, что дружба с Англией важна как для авторитета Марии в Шотландии, так и для укрепления ее прав на английский трон. Мария с этим не спорила. «Да», — согласилась она. Она готова восстановить дружбу и предложить Елизавете свою любовь и расположение, «но только после того, как она объявит меня своей наследницей в том случае, если умрет бездетной».

Кастельно видел, что Мария изменилась. В последний визит его поразило исходящее от нее «величие». Тогда он писал, что у нее «широкая и беспокойная душа, как у ее дяди, кардинала Лотарингского». В этот раз она не проявляла чрезмерную гордость или уверенность в себе. Она стала дерзкой, драматизировала свои проблемы и делала из них далеко идущие выводы. Бунт Морея, серьезный, но довольно распространенный мятеж во времена религиозных войн, она представила как общую угрозу для европейских монархий, требовавшую срочного решения. Мария рассматривала Морея как революционера с республиканскими взглядами и не могла понять неспособность Кастельно согласиться с ней.

В частном письме к Полю де Фуа, постоянному послу Франции в Лондоне, Кастельно называл Марию «неподатливой». Ее смелость и решительность были таковы, что она взяла на вооружение принцип «все или ничего». Мария приравнивала протестантство к политической революции и скорее покинула бы трон, чем помирилась с Мореем.

Кастельно преувеличивал. Перемены в поведении Марии были скорее намеками, а не серьезным изменением в ее политике. Поворот к католицизму уже назревал, но еще не начался, и для его появления есть более убедительное объяснение. Дарнли, как заметил Кастельно, также важничал. Он видел себя королем Шотландии с собственными идеями и «повесткой». Он хотел посетить Францию, чтобы произвести впечатление на Карла IX своей верностью католицизму. Он жаждал стать частью династической системы Европы и просил Кастельно посодействовать ему в получении ордена св. Михаила, высшей награды Франции. Дарнли проводил политику умиротворения католических держав и пытался убедить Марию, что после мятежа Морея протестанты должны быть объявлены вне закона.