Возьмите меня возьмите утопите усыпите поля поля поля лепетные… Я лежу в поливных опийных источающих сонных маках-текунах, я давлю пальцами их зернистые шершавые вялые головки и пью млечный незрелый липкий сок-кукнар… Горький… сладкий! сладкий. Маки маки дымчатые дымчатые возьмите возьмите меня, усыпите в дурманах, в мареве, во тьме, в тлене… Маки маки высокие высокие возьмите малого малого меня!..

Но!..

…Я залезаю на цветущую густую алебастровую грушу… Брожу ноздрями в белых одуряющих цветах. Но груша не пахнет… Это розы розы розы, нишапурские жирные атласные розы розы истекают источают тлеют исходят ароматами недвижными непроходимыми тесными… Я лежу в розах… Но откуда в нашем убогом хавли-дворике розы?.. Нет роз. Я лежу в клеверах. Я пьяный. Шалый. Огромный. Небо струится. Я лежу в густом весеннем небе. Птицы летают. Блаженные пьяные вешние одуревшие маковые опийные птицы. Одна залетает западает тычется мне в рот. Низкая одуревшая птица…

И будет весна, когда одурманенные от цветений от излияний цветов дерев цветущих, цветошумящих, родящих вешний необъятный хмель дух, опьяненные низкие птицы слепые будут залетать в ваши рты!..

И будет весна необъятных цветородящих дерев, когда слепые опьяненные птицы будут залетать в наши рты блаженные! дышащие!..

И будет весна такая весна, но не все узнают ее!.. Одна весна.

И будет такая весна, но не все узнают ее!.. Одна весна, но не все узнают ее…

Шайдилла! но я узнал ее! Я узнал! Я сплю дремлю в небе пьяных птиц, в ветвях груши цветущей цветущей цветущей!..

Но!

Но!..

Там далеко на земле на суфе спит под цветущей грушей мой отец… Там далеко на земле моя безмолвная улыбчивая мать мать Биби-Ситора подметает наш малый дворик-хавли… Там. Далеко. На земле. Да…

…Ай! ай!.. ата я слезаю, я слезаю, я слезаю, я навек слезаю с блаженной груши…

Ата вы хмельным сотворили меня?..

Где горлышко кумгана? где сосок?

Ата вы хмельным сотворили меня…

Где где где и горлышко и сосок? где?..

Я слезаю с Груши Блаженной. Я поднимаю с земли дамасский лазурный кумган. Он пуст. На липком сон-пом дне шевелятся ползают роятся золотые глухие осы. Они поднимаются, отлепляются тяжкие от дна гиблого и летят на мое лицо. Они жалят мое лицо. Они жалят берут мои глаза, губы, щеки. Они виснут на ресницах. Обрываются. Томятся. Их много роящихся острых золотых винных пьяных ос. Но мне весело! Сладко! Я хохочу, я не отнимаю лица от кумгана. Я не выпускаю ос. И они жалят мое лицо. Долго. Пьяные осы меркнут… Пьяное лицо. Мое упоенное в осах…

…Я бросаю в арык кумган. Полный роящихся дурных липких блаженных бражных ос ос ос…

…Ата вы забыли кумган. Ата проснитесь! Ата спите! Ата ваш кумган пуст. Ата там одни осы и они не могут лететь тяжкие. Ата не просите ваш кумган. Он пуст… Там одни уснулые осы ата! Ата спите под цветастой старой курпачей, под цветущей ярой грушей… Ата спите… Ата вы блаженная Оса уснулая. Не навек ата? Нет! пет! нет!.. Блаженная липкая золотая оса!.. Ата!.. Не засыпайте, ата. Не жальте…

А в кумгане осы вились, роились, смеркались, смертно сплетались, усыпали сладко… Не спите ата, не усыпайте навек!.. Глядите — улыбчивая Биби-Ситора подметает дворик-хавли. Тихо, чтоб не разбудить вас ата… Но вас уже не разбудить ата ата ата… Осы спят а мое лицо горит… Осы спят а мое лицо горит… Ата!.. Курпача цветастая самаркандская покрывающая ваше тщетное дальнее тело не колышется не вздымается не шевелится… Я вижу…

Тогда я бегу в нашу кибитку мазанку. Тогда я нахожу глиняный старый хум с прошлогодним оставшимся медом… Тогда я обмазываю последним медом стены нашей кибитки. Обмазываю стены густым сонным медом. Я жду. Я улыбаюсь. Я знаю.

…Биби-Ситора поднимает голову с длинной густой пахнущей арабским галиэ косой косой… Она улыбается… Она знает?..

Я обмазываю стены медом… И тут налетают тучные осы… Вьются! Ликуют! Чуют! Прилипают припадают приникают к меду! Вбирают, сосут, маются… Стаи ос… Летят на стены медовые готовые… Садятся…

…Ата проснитесь. Глядите, ата — стены медовые золотые медные медовые роятся. Глядите — кибитка мазанка вся золотая! Живая, ата. Крылатая. А вы хотите уснуть уйти…

Но!..

Осы иные слабые малые кроткие гибли вязли мяклые покорные. Теплые.

…Омар Омар зачем ты обмазал кибитку мазанку рыхлую густым цепким гибельным томительным вязким медом медом медом? Зачем сынок?..

Тогда я отрываю отнимаю отбираю ос ос ос от липких стен, но их тонкие извилистые лапки и крылья сквозящие остаются на стенах тянутся, не даются… обрываются хрупкие ломкие медленные…

Не даются, ата!.. да…

Но кибитка золотая… Медовая… Глядите, ата!.. Не спите. Не засыпайте. Не умирайте. Ата…

Золотая медовая кибитка охвачена объята объем-лема златыми последними осами осами!.. Она вся шевелится живет роится. Она живая, ата. Не умирайте… Кибитка мазанка вся вся дышит живет златится смертными живыми живыми живыми налетевшими набежавшими пчелами осами тлями мухами…

Не умирайте ата!.. Не бросайте медовую кибитку!.. Не засыпайте! не бросайте родную медовую кибитку ата ата ата!.. Ата…

…Омар Омар о боже сынок сынок ты поэт.

О боже зачем это в стране нашей? в стране иных? в стране избитых измятых горл? молчащих уст пьющих лишь слепое вино? таящихся ртов взятых стрелой? Сынок ты поэт!.. Кибитка медовая сынок! Опа роится живая медовая. Но она убивает летучие живые жизни… Спасибо сынок!..

…Ата! я отрываю прилипших ос, но налетают новые. А те, что увязли сникли напились — те отмирают вялые блаженные упоенные уснулые. Но я вижу, что их лица их пыльцевые рыльца, морды, лики улыбаются. Напоенные мертвые пчелы…

Улыбаются с мертвых стен…

Ата вы улыбаетесь? ата…

Уже мед кончается, уже глиняный хум пуст, уже живые пчелы, осы улетают, уходят, уже остаются только застрявшие навек навек в меду на стенах шевелящихся…

И благой блаженный хмельной умирает с улыбкой на устах?..

И благой блаженный хмельной умирает с улыбкой на устах?..

С улыбкой опьяненных хмельных смертных пчел?..

Да!..

И!..

Уже хум пуст, уже нечем мазать стены пчелиные утихающие. Золотые. Стылые…

Ата не бросайте медовой кибитки. Она была живая. Она роилась вешними пчелами-сборщицами. Она роилась летучими золотыми хрупкими жизнями, налетевшими из вешних садов, где вам уже не бродить мой садовник, мой ата, мой немой муадзин…

Летели летели летели дремучие золотые крылатые жизни из рощ. И увязли в меду. И увязли умолкли в