Лишь одно печалило его до слез. Стоило размыслу построить мост над бурными водами, как местные воеводы тотчас же начинали строить планы, как хитрее по этому мосту перебросить войска и ударить в самое сердце соседа. Стоило возвести башню, немедля находился военачальник, желающий разместить на ней наблюдательный пункт. В грусти и печали сидел мэтр Якоб Афуль в своей мастерской, вздыхая о том, что лучше бы ему и вовсе не заниматься своим ремеслом, чем видеть воочию превращение плодов его гения в подспорье для кровожадных злыдней.

Кто знает, когда б не лучезарный лик любимой дочки Корделии, быть может, этот почтенный человек наложил на себя руки. Но любовь к единственному ребенку, ее веселый добрый нрав давали печальному мэтру Афулю силы жить и творить дальше. Но вот однажды в его мастерскую пришел некто, назвавшийся представителем Мурлюкского Банка «Национальный Обсерватор»…

– Это тот, который жабсы выпускает? – по въевшейся привычке оперативника поспешил уточнить я.

– Он самый, – утвердительно кивнула Делли. – В принципе это даже не банк, а объединение нескольких десятков банков, принадлежащих ныне потомкам и родственникам того самого менялы, который первым «обнаружил» в желудках жаб золотые самородки.

Так вот, – продолжила повествование фея, – представитель «Национального Обсерватора» прибыл в мастерскую маэстро с весьма выгодным предложением от своих хозяев: изготовить огромную статую прекрасной девушки с фонарем в рука, По мысли заказчиков этот фонарь – своеобразный маяк – должен был освещать наиболее удобную дорогу в Мурлюкию через горный перевал Юного Орка. Заказ этот сулил немалые деньги и позволял размыслу впредь никогда не задумываться, как свести концы с концами. И-и… подумав, он согласился. Однако Якоб Афуль не был бы сам собой, если бы взялся строить обычный маяк или фонарный столб. В голове его родился образ девы, огонь в руке которой будет не только освещать путь, но и прибавлять сил всем отчаявшимся, согревать замерзающие в холоде людские души, давать огонь, который при желании можно было бы видеть, где бы ты ни находился, и служащий путеводной звездой для всякого, ищущего лучшей участи. Вот какова была мечта у этого, вне всякого сомнения, мудрого и доброго человека. Он придал лицу Девы черты Корделии. Она действительно была хороша в те годы. Мне доводилось в прежние времена встречаться с ней. С упорством обреченного мэтр Якоб начал одну за другой решать все новые и новые задачи, возникающие при строительстве этого гигантского сооружения.

– Погоди, – вставил я, – мы же, кажется, говорили о человеке. Или я ошибаюсь?

– Не перебивай! – отмахнулась Делли. – Всему свое время. Забот у маэстро Афуля было множество. Необходимо было придумать сплав, который бы не ветшал с годами. Разработать гигантскую систему креплений, позволяющих Деве выстоять в самых ужасных лавинах с самыми ужасающими ветрами. Нужно было разработать и создать неугасимый светоч, видимый в любом тумане со всех уголков мира. Многие месяцы, а потом и годы, невзирая на все возникающие трудности и препоны, создавал Якоб Афуль свое величайшее творение.

И все это время нежно любящая дочь была рядом с отцом. Она отвергала многочисленных женихов, чтобы опекать и ухаживать за своим гениальным родителем, а Якоб Афуль трудился все неистовее и неистовее. Казалось, от перенапряжения сил он стареет на глазах, а подмастерья искуснейшего маэстро уже почти открыто говорили о том, что Железная Дева, вероятно, станет не только самым колоссальным его творением, но и последним. Но вот, когда дело подошло к концу и статуя уже была готова, в ночь перед тем, как многочисленные гости и господа из «Национального Обсерватора» должны были увидеть долгожданный шедевр, Якоб Афуль пришел на площадку, где была установлена гигантская статуя. Сорвав покрывающее се полотно, устало воззрился мастер на дело своих рук. Говорят, он смотрел на Деву почти до рассвета. Смотрел, не отводя взора, и ужасался увиденному.

Перед ним была огромная… неимоверно огромная железная статуя, размеров, никогда доселе невиданных человеком. Светильник в ее руке мог рассеивать мрак на десятки верст в округе. Но в ней не было главного. Того самого, что хотел вложить в грудь Железной Девы старый мастер. Увы, человек, будь он даже трижды гениальным, не в силах сделать то, что подвластно одному лишь солнцу – зажечь живую душу в мертвой оболочке.

Разбитый и сокрушенный увиденным, с первым лучом светила мастер опрометью бросился домой и без сил рухнул на заботливо расстеленное дочерью ложе. «Что с тобой, мой дорогой отец?» – встревожено спросила Корделия. «Я создал чудовище! – промолвил тот. – Величайшее дело моей жизни – пустая железная болванка, мрачная и напыщенная. И я уже не в силах что-нибудь здесь изменить». «Не кори себя, она прекрасна, – твердо проговорила любящая дочь. – Ты переутомился, у тебя жар. Отдохни, я сама пойду к гостям. После стольких лег труда боги не допустят, чтобы твой великий план потерпел крах. И я не допущу этого». – Фея замолчала.

– Что же было дальше? – захваченный ее рассказом, спросил я.

– Люди утверждают, – медленно продолжила Делли, – что после этих слов с ясного утреннего неба сорвалась молния и ударила в светильник, сжимаемый рукой Железной Девы. Но, возможно, это легенда. Одно известно достоверно: в то утро Якоб Афуль смежил очи, чтобы больше никогда не открыть их. А его убитая горем дочь, призвав врача и слуг к угасшему отцу, сама отправилась на церемонию открытия статуи, скрывая под улыбкой слезы и стоны. Никто в тот день не узнал о смерти мастера. Но вот статуя… Никто из когда-либо видевших ее не в силах забыть увиденное. Она живет, глаза ее притягивают к себе взоры, огонь в светильнике отогревает замерзшие души и дает силу жить. Но что самое главное, – Делли на секунду задумалась, – воля всех людей, населяющих Мурлюкию или желающих направить свои стопы за Хребет, притягивается к Светоносной Деве, точно невероятно огромным магнитом, собирается ею и направляется туда, куда велит ее сердце.

– Стоп! – Я потряс головой. – Делли, солнышко, сегодня был трудный день, и я, вероятно, туго соображаю, уж извини. Но… Откуда взялось сердце?! Я, кажется, потерял нить повествования.

– Сердцем Девы стала Корделия Афуль, – отчего-то очень печально разъяснила фея. – После смерти отца жизнь в миру потеряла для нее всякий смысл. И она, как бы тебе этот объяснить… Нет, невозможно… Она стала единым целым с грандиозным творением отца. Она наполнила ее жизнью. Именно ее воля по сей день делает Железную Деву воплощением волшебной силы и залогом процветания Мурлюкии.

– Все, девушка, туши свет, бросай гранату! Что-то я окончательно запутался, – развел руками я, с грустью вспоминая, что намеревался скрасить ужин легкой беззаботной беседой. – Ну, хорошо, ты фея. У тебя срок годности… о-у, срок жизни – пока не надоест. Но срок жизни человека, даже если он живет где-то в статуе, в общем-то не слишком долог. Ну, пятьдесят, хорошо, шестьдесят лет прожила там твоя знакомая без жалоб на сердечно-сосудистые заболевания. Ну, предположим даже, что благодаря горному воздуху, воздержанию и регулярному питанию протянула она лет до ста двадцати. Но все равно как-то концы не сходятся…

– Виктор, – строго прервала меня Делли, – я подозревала, что ты не поймешь, но все же верила… Видишь ли, магия фей по природе своей весьма отлична от людского волшебства. Нам непонятно многое из того, что вполне подвластно людям. Ни одна фея не сумеет из лесной пичуги сделать устройство для оповещения о приходе гостей, а потому бессмысленно говорить о том, что в мире возможно или невозможно. Никто ничего не знает наверняка.