Подобные настроения были весьма заразительны. Но, на взгляд Давида, поведение современной молодежи объяснялось куда проще. Оно было всего-навсего еще одним последствием существования червокамеры – непрестанным легкомысленным отбрасыванием одного запрета за другим в мире, где все стены рухнули.

Один молодой человек лет двадцати – тоже обнаженный, – глядя на целующуюся парочку, медленно мастурбировал.

В принципе это до сих пор считалось противозаконным. Но никто не пытался теперь заставлять людей соблюдать такие законы. В конце концов, этот молодой человек мог вернуться в свой гостиничный номер и нацелить свою червокамеру на кого угодно в любое время дня и ночи. Именно для этого большинство людей и пользовались ею с самого первого момента, как только она стала доступна, а кино и журналы этим занимались задолго до появления червокамеры. По крайней мере, лицемерие исчезло.

И все же подобные инциденты уже становились редки.

Появлялись новые социальные нормы.

Мир казался Давиду похожим на тесный ресторанчик. Да, ты мог невольно слышать, что говорит своей жене мужчина за соседним столиком. Но это считалось невежливым: если ты злоупотреблял подслушиванием чужих разговоров, от тебя могли отвернуться. И в конце концов, многие люди просто обожали места, где собиралось много народа, где царили шум, волнение. Чувство принадлежности к толпе могло преодолеть всякое желание сберечь право на частную жизнь.

На глазах у Давида девушка отстранилась, улыбнулась своему любовнику и скользнула вдоль его тела вниз.

Давид с пылающим от стыда лицом отвернулся.

Любовные игры этой парочки отдавали неловкостью, неопытностью, излишней пылкостью. Он и она были очень молоды, но их телам недоставало привлекательности. И то, чем они занимались, не было ни искусством, ни порнографией. Это была просто человеческая жизнь в ее неуклюжей животной красоте. Давид попытался представить, каково ему, этому парню, начисто лишенному запретов, наслаждаться у всех на глазах силой своего тела и тела своей возлюбленной.

Хетер ничего этого не видела. Она шла рядом с Давидом, ее глаза сверкали. Она все еще была погружена в далекое прошлое – и пожалуй, пора было к ней присоединиться. С чувством облегчения Давид перемолвился несколькими словами с «Поисковиком», а потом достал из кармана обруч «Ока разума» и ускользнул в иное время.

… Он вошел в свет дня. Но на этой многолюдной улице, застроенной большими, громоздкими многоэтажными жилыми домами, царил полумрак. В условиях особой топографии этой местности – из-за знаменитых Семи холмов – римляне вынуждены были строить высокие дома.

Во многом город создавал удивительное ощущение современности. Но конечно, это был не двадцать первый век: перед Давидом представала живая и яркая столица солнечным летним днем всего лишь через пять лет после жестокой смерти Иисуса Христа. Естественно, тут не было автомобилей и только изредка попадались повозки, запряженные лошадьми.

Наиболее часто знатные горожане перемещались по городу на носилках, которые несли рабы. И тем не менее народа на улицах было столько, что даже пешеходы передвигались жутко медленно.

Давида и Хетер окружали люди, принадлежащие к самым разным слоям населения, – горожане, воины, нищие, рабы. И Давид, и его спутница ростом были намного выше большинства древних римлян, и, кроме того, они не ступали по мостовой древнего города, а парили над ней в нескольких сантиметрах. У нищих и рабов вид был неважный. Некоторые явно сильно страдали от недоедания и болезней. Сгрудившись около общественных фонтанов, они напоминали стаи крыс. Но многие горожане – некоторые из них в ослепительно белых тогах с золотой каймой, баловни Империи, непрерывно расширяющей свои владения на протяжении многих лет, – были такого же высокого роста, как Давид, и столь же упитанны. Окажись они (в соответствующей одежде, разумеется) на улице города в двадцать первом веке, никто бы не обратил на них особого внимания.

Давид никак не мог свыкнуться с тем, что огромные толпы народа просто-напросто проходили сквозь него. Для римлян, погруженных в свои заботы, он был не более чем бестелесным призраком. А ему так хотелось присутствовать здесь, играть какую-то роль.

Наконец они вышли на более открытое пространство. Это был Римский Форум – искусно вымощенная прямоугольная площадь, окруженная красивыми двухэтажными зданиями, по фасаду которых стояли стройные мраморные колонны. Более высокие и мощные триумфальные колонны, увенчанные статуями с венками из золотых лавровых листьев, гордо возвышались посреди площади, а дальше, за скоплением типично римских красно-черепичных покатых крыш, Давид разглядел плавный изгиб стены Колизея.

В одном из углов Форума он заметил группу богато одетых горожан. Видимо, это были римские сенаторы. Они вели жаркий спор, черкали что-то на дощечках и не замечали красоты и великолепия, окружавших их. Они служили доказательством того, что этот город не музей, а действующая столица огромной, сложной и хорошо управляемой империи (нечто вроде современного Вашингтона). Удивляла именно обыденность окружения – в отличие от Рима времен до внедрения червокамеры с его аккуратными, чистенькими, отреставрированными музеями, от Рима, предстающего на киноэкранах и в книгах.

Но этому имперскому городу, уже и теперь древнему, жить оставалось всего несколько столетий. Рухнут величественные акведуки, высохнут общественные фонтаны, и еще тысячу лет потом римляне будут носить воду из Тибра вручную.

Кто-то прикоснулся к плечу Давида.

Давид резко обернулся. Перед ним стоял мужчина в скучном угольно-сером костюме с галстуком. Он выглядел совершенно не к месту здесь. Его светлые волосы были коротко острижены, в руке он держал удостоверение и точно так же, как Давид и Хетер, парил в нескольких сантиметрах над мостовой имперского Рима.

Это был специальный агент ФБР Майкл Мейвенс.

– Вы, – процедил сквозь зубы Давид. – Что вам нужно от нас? Вам не кажется, что вы принесли уже достаточно горя моей семье, агент?

– Я вовсе не хотел никому принести горе, сэр.

– А теперь…

– А теперь мне нужна ваша помощь.

Сдержав вздох, Давид поднял руки к обручу «Ока разума». Связь передающего устройства с корой его головного мозга нарушилась, и он ощутил легкое покалывание на коже.

Неожиданно его окутала жаркая римская ночь.

Римский Форум стал меньше. На мостовой валялись крупные обломки мрамора, побуревшие на сколах, трескающиеся в дурном воздухе города. Из величественных древних сооружений уцелела лишь горстка колонн и поперечин, они торчали из земли, будто обнажившиеся кости. В расселинах между плитами мостовой росла чахлая, болезненная городская трава.

Странно, но и среди кричащей толпы туристов двадцать первого века Мейвенс в своем сером костюме смотрелся так, словно здесь ему было не место.

Майкл Мейвенс отвернулся и смотрел на Хетер. А ее широко раскрытые глаза играли жемчужным переливом – такую картину могли создавать только миниатюрные генераторы питания червокамеры, установленные в виде имплантатов на сетчатке глаз. Давид взял Хетер за руку. Она ответила ему легким рукопожатием.